Стоять в огне - [2]

— Могу сказать только то, что Беркут ведет себя все более дерзко. Даже беглый анализ донесений о проведенных им операциях позволяет заметить интересную особенность этого человека: он лично участвует в операциях, на которые мог бы посылать любого из рядовых.

— Но согласитесь, что это наиболее рискованные операции, — насмешливо сощурился Штубер. В смуглом полноватом лице его не было и намека на арийские черты, поэтому можно лишь догадываться, каким образом этот человек оказался в войсках СС, причем с первых дней их существования, да к тому же сумел стать офицером.

Однако Ранке точно известно, что начинал Штубер со специальных поручений в Испании в период гражданской войны. А затем оказался в Австрии. Таким образом, еще до лета сорок первого он успел провести несколько полубезумных, как называли их в управлении абвера в Берлине, операций. А вот о том, что Штубер воевал в этих местах в июле сорок первого, Ранке почему-то слышал впервые.

— Да, наиболее рискованные. Будем справедливыми по отношению к этому человеку, — согласился подполковник. — Но какова основная цель? Я имею в виду не отдельные операции, а деятельность группы в целом. Беркутов такого полета на мелкую добычу — обозников и полицейских — не бросают. И почему он в лесу, а не попытался укорениться в абвере, гестапо или хотя бы в полиции? Он ведь довольно хорошо владеет немецким.

— Какой же оказалась его добыча на этот раз? — поинтересовался Штубер, не желая вдаваться в рассуждения.

— Два кретина из местной полиции, патрулировавшие у села Залещики. Они видели, как Беркут вышел из придорожного кустарника. Старший из полицейских сразу же потребовал документы. «Зачем вам мои документы? — ухмыльнулся диверсант. — Я — Беркут. Неужели до сих пор не узнаете?» Услышав это, полицейские на какой-то миг оторопели. Этого оказалось достаточно, чтобы Беркут двумя ударами сбил их обоих с ног. Представляете, двумя ударами? Ну а дальше…

— Простите, какими именно? — прервал его Штубер. — Это очень важно.

Подполковник недовольно поморщился, но все же вкратце описал приемы. Он предвидел этот вопрос. Штубера всегда интересовало, какими приемами пользуется Беркут. Он и сам уже, видимо, свихнулся на всяких там дзюдо и джиу-джитсу.

— Что и говорить, след по себе он оставляет кровавый, — покачал головой Штубер. — Тем не менее брать его нужно живым.

— Разве что, учитывая особенность зоны, в которой приходится заниматься обеспечением безопасности… — нехотя согласился Ранке. — Будь моя воля — я приказал бы стрелять в него из пушек.

— Можно подумать, что у нас уже была возможность пристрелить его, — скептически хмыкнул Штубер. Это «у нас» было данью вежливости. Он-то имел в виду абвер и лично его, Ранке. — Абвер вместе с гестапо, СД, контрразведкой и местной полицией… Хотелось бы знать, чем они здесь занимаются. И замечу, трупы не вызывают у меня никаких эмоций. Война интересует меня лишь как борьба интеллектов и характеров, ловкости и выдержки, риска и рыцарской чести. Все остальное — окопы, истерзанные тела и сожженные села — гнусные издержки, которые, впрочем, не производят на меня никакого впечатления.

— Но согласитесь: ваша группа оказалась в этой крепости лишь благодаря тем, кто прошел через окопы и сожженные села. И только благодаря тому, что они, растерзанные тела многих тысяч солдат вермахта, устлали эту землю кровавым ковром триумфа будущих победителей.

— Несомненно, господин подполковник, несомненно… Хотя могла бы оказаться здесь и без них. И сделать больше, чем все подразделения вермахта, прошедшие через Подолию почти за два года войны. Эту страну с ее гигантскими лесами можно было полностью деморализовать действиями одних только групп хорошо подготовленных диверсантов. Парализовать экономику, устроить межнациональную резню. А затем уже прийти. И захватить за три-четыре месяца. А что касается триумфальных ковров из тел — оставим эти патетические банальности ученикам Геббельса. Это их хлеб.

— Вы прекрасно знаете, что сюда забрасывали сотни всяческих групп. Интересно только, где они теперь?

— Вопрос в том, кого именно забрасывали? Трусливых неучей? С примитивными рациями, к давно перевербованным резидентам?… Кстати, как чувствует себя тот старикашка, в доме которого, говорят, всю зиму отогревался Беркут?

— Завтра же передам его гестапо.

— Неужели так и не заговорил?

— А он и не пытался отмалчиваться.

— Странно. И что он поведал нам?

— Что раньше Беркут бывал у него довольно часто. В его доме, собственно, и перезимовал.

— Один наведывался, один зимовал?

— Иногда ночевали еще два-три человека. И, как правило, с Беркутом был его ординарец.

— Что, действительно ординарец? — насторожился Штубер.

— Так говорит старик. Он — бывший солдат. И еще одна особенность: старик утверждает, что ординарец и Беркут немного похожи друг на друга. Правда, Беркут более коренаст и, видимо, физически покрепче, но все же деталь довольно любопытная.

— Значит, вместе с ним все еще действует сержант Крамарчук. Старый знакомый. Удивительно живуч. Он описал внешность Беркута?

— Описал. Совпадает с описанием, которое дал один из двух полицейских (врачи чудом спасли его): высокого роста, широкоплечий, могучая грудь, полнолицый, широкий раздвоенный подбородок. Нос по-орлиному загнут, кончик слегка приплюснут.