Стоунер - [46]

Привыкнув к гневу, который им овладел, Стоунер начал обнаруживать в себе еще кое-что: извращенное, непрошеное, тихо набирающее силу восхищение. При всей цветистой расплывчатости уокеровских словес выступающему нельзя было отказать в риторической изобретательности, и она вселяла некую тревогу; да, Уокер был нелеп, карикатурен, но его не следовало сбрасывать со счета. В его взгляде чувствовалась холодная, расчетливая зоркость, а наряду с ней какая-то опрометчивость без явного повода, какая-то осмотрительная отчаянность. Стоунер понял, что присутствует при блефе, до того масштабном и наглом, что сразу не поймешь, как ему противодействовать.

Ибо всем слушателям, даже самым невнимательным, было очевидно, что номер, исполняемый Уокером, — полнейший экспромт. Стоунер сомневался, что у него было сколько-нибудь ясное представление о том, что он скажет, пока он не сел за преподавательский стол и не обвел собравшихся своим холодным, надменным взглядом. Стопка бумаг перед ним, разумеется, была стопкой бумаг, и только; разгорячившись, он перестал даже притворно опускать на них глаза, а ближе к концу, взволнованный, резкий, он отодвинул их в сторону.

Он говорил почти час. Под конец участники семинара стали озабоченно переглядываться, как будто им грозила некая опасность и надо было искать путь к спасению; при этом они очень старались не встречаться глазами ни со Стоунером, ни с молодой женщиной, которая бесстрастно сидела рядом с ним. Внезапно, как будто уловив беспокойство присутствующих, Уокер завершил свой доклад и, откинувшись на спинку стула, торжествующе улыбнулся.

Едва Уокер умолк, Стоунер встал и объявил занятие оконченным; он поступил так, хоть и не понимал этого тогда, из смутной потребности позаботиться об Уокере, оградить его от критики со стороны остальных. Затем Стоунер подошел к столу, за которым продолжал сидеть Уокер, и попросил его немного задержаться. Уокер, словно его ум пребывал в других сферах, рассеянно кивнул. Стоунер за последними из покидающих аудиторию вышел в коридор. Он увидел там Кэтрин Дрисколл — она уже двинулась по коридору одна. Он окликнул ее, она остановилась, и он подошел к ней. Заговорив, он испытал такую же неловкость, как неделю назад, когда похвалил ее доклад.

— Мисс Дрисколл, я… мне очень жаль. Это было совершенно несправедливо. Я чувствую себя в какой-то мере виноватым. Может быть, мне следовало это прекратить.

Она не отвечала, и ее лицо по-прежнему ничего не выражало; она смотрела на него таким же взглядом, как на Уокера во время его выступления.

— Так или иначе, — продолжил он еще более смущенно, — прошу у вас прощения за эти нападки.

И тут она улыбнулась. Это была медленная улыбка: начавшись с глаз, она тронула губы и, наконец, озарила лицо, давая выход потаенной лучистой радости. Стоунер едва не отпрянул: до того внезапным было это невольное проявление теплоты.

— Да нет же, это не на меня! — промолвила она своим низким голосом, едва уловимо подрагивающим от смеха, который она удерживала внутри. — Я тут ни при чем. Это он на вас ополчился. Я подвернулась случайно.

Стоунер почувствовал, что сожаление и беспокойство, в которых он не отдавал себе отчета, больше на него не давят; облегчение было почти физическим, он ощущал невесомость и легкое головокружение. Он засмеялся.

— Разумеется, — сказал он. — Истинная правда.

Улыбка постепенно сошла с ее лица, и она не сколько секунд смотрела на него серьезно. Потом тряхнула головой, повернулась и быстро пошла по коридору. В том, как она держалась, в ее стройной прямой фигуре чувствовалось скромное достоинство. После того как она скрылась из виду, Стоунер еще немного постоял, глядя в даль коридора. Потом вздохнул и вернулся в аудиторию, где его ждал Уокер.

Он продолжал сидеть за преподавательским столом. Он улыбнулся Стоунеру, на его лице читалась заносчивость, странно смешанная с подобострастием. Стоунер сел на то же место, какое занимал во время доклада, и посмотрел на Уокера с любопытством.

— Слушаю вас, сэр, — сказал Уокер.

— У вас есть объяснение? — тихо спросил Стоунер. Круглое лицо Уокера стало удивленно-обиженным.

— Что вы имеете в виду, сэр?

— Мистер Уокер, прошу вас, — утомленно проговорил Стоунер. — День был длинный, мы оба устали. Вы можете объяснить свой сегодняшний спектакль?

— Поверьте, сэр, я не хотел никого обидеть. — Уокер снял очки и стал быстрыми движениями их протирать; Стоунеру вновь бросилась в глаза обнаженная уязвимость его лица. — Я сказал, что мои замечания не носят личного характера. Если молодая особа чувствует себя задетой, я готов объяснить ей…

— Мистер Уокер, — перебил его Стоунер. — Вы прекрасно понимаете, что суть не в этом.

— Молодая особа вам на меня пожаловалась? — спросил Уокер. Его пальцы, когда он надевал очки обратно, дрожали. В очках он сумел придать лицу сердитое, хмурое выражение. — Знаете ли, сэр, жалобы учащейся, которая чувствует себя задетой, не могут…

— Мистер Уокер! — Стоунер почувствовал, что его голос слегка выходит из-под контроля. Он сделал глубокий вдох. — Давайте оставим в стороне молодую особу, меня и все остальное, кроме вашего спектакля. Я по-прежнему жду от вас объяснений.