Вот так.
Но, сильно замёрзнув без одежды на кухне, я яснее ещё представил, какой страх испытывает Тимохин, падая в прорубь!
«Но я-то больше в этом уже не участвую!» — вспомнил я.
Ну и что? Легче всего сказать: «Я не участвую» — и всё!
Подумав, я понял, что мне нужно сделать: залезть тихо на крышу дома Василия Зосимыча и поднять антенну (тем более что я это ему обещал!).
А завтра автобус съедет на лёд, Тимохин выйдет, вздыхая, поднимет голову — и вдруг увидит антенну.
«Стоп, стоп!» — закричит Яков Борисыч.
«Ну и что? — подумал я. — Снова залезут, снова снимут антенну, и съёмка пойдёт дальше. Всё бесполезно! Да? — Я разозлился. — Многие так говорят: «Но это же бесполезно» — и ничего уже не делают!
Легче всего сказать: «Но это же бесполезно». Ну и что? Всё равно должен я это сделать!»
Я посмотрел в окно. Ярко светила луна. С жестяного навеса, накрывающего ступеньки, ведущие в подвал, тихо летел, сверкая, мелкий снег.
Да… Не хотелось бы иметь дело с железом в такой мороз!
Я посидел ещё в кухне, потом пошёл в комнату, оделся, взял в столе плоскогубцы и вышел. Мороз был острый и какой-то неподвижный. Снег скрипел гораздо резче, чем днём.
Сдвинув в снегу калитку, ведущую к дому Василия Зосимыча, я тихо взял лежащую у сарая лестницу, стащил с крыши сарая шест с антенной, потом разгрёб снег, нашёл проволоку… Потом, тихо приставив лестницу к дому, полез. Я залез наверх, посмотрел — реки внизу не было видно.
Я стал прикручивать шест к трубе — и вдруг внизу раздался скрип.
Всё! Василий Зосимыч проснулся! Наверно, услышал. А может, увидел мою тень, от луны!
Сейчас он выйдет… захватив ружьё! Я видел: у него на стене ружьё. Он уже старый, боится воров — и вдруг видит перед окном чью-то тень!
Я стал прятаться в снег. Лицо, руки по локоть были в снегу. Я ждал. Было тихо. Рука прилипла к железу — я с острой болью её отодрал.
Я посидел тихо ещё минуту, потом, взяв в руки трос, стал сползать к краю. Балансируя на корточках на краю, я ввинтил штырь в резьбу…
Потом, напрягшись, я медленно поднимал высокую антенну…
Утром, поговорив с папой, я уезжал.
Я бежал по аллее, прикрывая рукой лицо от мороза.
Поеду в Пушкин!..
Иногда я оборачивался, смотрел — антенна на доме Василия Зосимыча всё стояла.
Потом я увидел в стороне чёрный сгоревший телятник. Рядом не было уже ни души.
Поперёк дороги снова стали попадаться глубокие коридоры в снегу высокие, они шли далеко, в них стоял розовый свет.
Так я и не понял, зачем они, прожил тут столько дней и не понял! Я бежал всё быстрее — и вдруг снежная стена с одного края обрушилась, и на дорогу выехал трактор. За ним на стальном тросе на двух подсунутых жердях-полозьях ехала огромная гора покрытого снегом сена.
Трактор переехал дорогу, протащил за собой тёмную, мохнатую, пахучую скирду и, разрушив другую снежную стену, ушёл туда, оставляя тот самый глубокий, ровный коридор с розовым светом в нём.
На дереве, зацепившись, осталась смёрзшаяся, сверкающая прядь сена.
Я посмотрел на неё и побежал дальше.
