Стоп дуть! Легкомысленные воспоминания - [47]

Был у нас в училище такой заместитель начальника факультета каперанг Плитнев. Личность вселенского масштаба, требующая отдельного описания. Устав Плитнев знал наизусть, чем доставал гардемаринов неустанно, не щадя ни себя, ни окружающих. Даже, презрев училищные традиции, стал проверять белье у пятикурсников, отыскивая на нем номер военного билета и фамилию владельца, как будто без пяти минут офицеры воровали трусы друг у друга из-под подушки. Правда, осматривал, отводя строй пятикурсников метров на десять от общего строя. Но от этого унижение не становилось меньше. Ну так вот, однажды, проводя очередное показательное увольнение в город курсантов факультета, Плитнев забыл отвести старшекурсников в сторону. А может, просто не захотел. Но когда каперанг, лучезарно улыбаясь и не обращая внимания на сконфуженные лица «пятаков», уже осмотрел у всего факультета подписку брюк и ремней, произошло неожиданное. Один пятикурсник привлек внимание победоносного замначфака фуражкой, чрезвычайно низко надвинутой на глаза. Заметив непорядок и нарушение формы одежды, каперанг круто изменил курс движения. Приблизившись к намеченной цели, Плитнев остановился и замер, словно бультерьер перед броском. Курсант же невозмутимо представился:

— Главный старшина Мельников.

Каперанг, мысленно пролистав Строевой устав, строго указал нерадивому военнослужащему на его внешний вид.

— Мельников! Ты что же, не знаешь, что головной убор носится так, чтобы козырек был примерно на ширине двух пальцев над бровями. Поправляйте! Да, кстати, покажи-ка мне подписку фуражки!

Мельников с готовностью сдернул головной убор и невозмутимо протянул каперангу. Тот протянул было руку, но, подняв глаза, остолбенел. Под козырьком низко надвинутого головного убора скрывалась наклеенная во всю длину лба широкая лента белоснежного лейкопластыря. На ней ярко-синим фломастером была выведена фамилия хозяина лба, а чуть пониже номер военного билета.

Плитнев попытался что-то выдавить из себя, но слова не получались, только в горле негромко рокотало. Пятый курс находился в общем строю, среди остальных курсантов, и лобная вывеска Мельникова сразу стала предметом внимания всего факультета. От самого сопливого первокурсника до последнего командира роты, присутствующего на построении. Строй начал потихоньку похихикивать, а уже через пару секунд просто открыто хохотать. Каперанг набычился, побагровел, собрался с силой и негромко, но очень убедительно скомандовал:

— Вон!

Мельников, поняв по интонации сказанного, что шуткам уже нет места, быстренько испарился в направлении казармы. А оттуда, не дожидаясь репрессий и роспуска увольняющихся, — прямиком в город. Опыт подсказывал ему, что ни сегодня, ни завтра его из города за такое никто вытаскивать не будет, а к понедельнику, глядишь, буря и поутихнет. Плитневу же настроение испортили так сильно, что он даже впервые не пришел проверять увольняемых на следующий день, в воскресенье, чего за ним раньше не наблюдалось. Потом-то все опять пошло по-прежнему, правда старший курс стали на всякий случай отводить от греха подальше, чаще попросту за казарму, чтобы ни одна собака не видела фокусов оборзевших и обнаглевших «пятаков».

Купание красного коня

Бескорыстное вранье — это не ложь, это поэзия.

Сергей Довлатов

Существовала у нас в училище одна древняя традиция — отмечать рождение ребенка у каждого кадета. Но не просто так, с бутылкой, а весьма своеобразно. Если родился мальчик — вся рота, передавая счастливого отца из рук в руки, несла его на завтрак из казарм прямо на камбуз. Надо сказать прогулка не из легких. Тем, кто бывал в Голландии, объяснять нечего — от казарм до камбуза высоченная мраморная лестница, ступеней в триста. Вот по ней и несли новоиспеченного папашу на руках, вознося над строем. Тем же, кому судьба преподнесла сюрприз в виде дочери, доставалась несколько иная участь. Их, невзирая на время года и погоду, таким же макаром, на руках, под грохот заранее заготовленных тазов и ведер торжественно относили на пирс и скидывали в воду. Пущай бракодел искупается! Традиция зародилась вместе с училищем и свято соблюдалась всеми поколениями курсантов. Правда, с середины восьмидесятых годов за это начали преследовать, но народ исхитрялся, как мог, и продолжал «святое» дело.

Был в нашей роте один красавец мужчина — Андрей Шпалеров. Рост под метр девяносто, симпатичный, спортивного вида. Андрей был боксером, пару раз занимал призовые места на чемпионате Черноморского флота и входил в сборную училища по боксу. Парень был что надо, вот только немного «забронзовел» от своих успехов, да и хвастун был страшный. Послушаешь его, так Мохаммед Али рядом с ним — щенок недоученный, и Казанова тоже отдыхает. Ну и заносило его по-черному. То он целую бригаду ткачих в отпуске оплодотворил, то на каких-то показательных выступлениях избил кого ни попадя, вот только результат не засчитали. Вот такой удалец!

После третьего курса мы съездили в отпуск, вернулись, и Андрюху снова понесло. Месяца два он взахлеб рассказывал, что подцепил сказочную девушку в родном городе и испытал с ней большую и чистую любовь. Девушку звали Вероника, и со слов Андрюхи, она была олицетворением Софи Лорен, Ирины Алферовой и Клаудии Кардинале одновременно. Даже лучше. Любила она его без ума и старалась каждую свободную минуту затащить «бедного» Андрея в постель. То на крыше, то на катере, а то и в ванне его «хрущевки». И рассказывал об этом Андрей с такими физиологическими подробностями, что нам, давно привыкшим к традиционным военным пошлостям, становилось не по себе. Достал он нас своими баснями, но, к счастью, время на месте не стоит, и потихоньку Андрей переключился на местные темы и новые «победы». О легенде под именем Вероника он вскоре как будто и забыл, а вот мы помнили. И пришла в наши светлые головы одна идейка, по почтовому ведомству.