Столыпин - [15]
Пароход смешно хлопал плицами, всхлипывая при каждом взмахе. Петр задумался, заслушался и не сразу понял: да всхлипывают-то тут, совсем рядом. Ольга едва ли отдавала себе отчет, что тихо, как-то по-братски, прислоняется отнюдь не к родственному плечу, чего делать вроде как неприлично.
Все васильки, васильки,
Много мелькало их… в море…
Ну какие же в море васильки?! Ольга не останавливала.
Где-то… на синей волне…
Мы собирали для Оли…
– Нет, я не Апухтин! Рифма не получается. Какой я рифмач? Да главное-то, кажется, уже и сказано, а?..
– Сказано, Петр… смешной вы, Петя! Все сказали. Большего не потребуется… пока…
– Не потребуется, Оля.
Он припал к ее руке, лежащей на коленях. Так что же в итоге выходило?..
Да ничего, он, кажется, обнимал Ольгу и мог бы еще продолжать признательное иносказание:
«…Низко головку склонила…»
Но мог бы и заметить, что несколько раз издали маячил все понимающий братец, ближе подходить не решаясь.
Наконец все же не выдержал, нарочито застучал щегольскими подошвами по дощатой палубе. Закашлялся, захмыкал:
– Хм!.. А не помрем ли мы с голоду? А не пора ли позавтракать, господа? Петр Аркадьевич, берите сестрицу под руку. Берите, берите, она не кусается!
Хохочущий градоначальник резво побежал в сторону капитанской гостиной. А им что?.. Следом, следом.
IX
Не судьба, нет, не судьба – договорить то, что и на этот раз было недоговорено!
Опять только три дня прошли в зыбком полутумане, полусне, в васильковой полуяви…
Он ведь и себе не признавался, что со дня смерти Михаила стал самой настоящей полицейской ищейкой. Друзей – много. Сочувствующие – есть. Сплетники и сплетницы – не перевелись. Наконец, людей и людишек, способных за деньги покупать и продавать любые тайны, – разве нельзя сыскать? Нет, надо ему поступать в полицейское управление! Прямая дорога.
Еще до отъезда сюда, на херсонские и одесские берега, он получил весть, что князь Шаховской в России, и оставалось только установить за ним постоянную и неотступную слежку. А кто лучше слуг и служанок продает своих господ? Весь вопрос – сколько заплатить за услуги.
Было еще в Петербурге заплачено вполовину и добавлено по пути сюда в Москве, ловкому сыщику.
Славный малый! Князь Шаховской, оказывается, ехал на кавказские воды, в Пятигорск, а этот добрый прохиндей, вроде как хохол, отпросился завернуть по пути к родителям, которых у него и не бывало, кажется, – он-то их, во всяком случае, не знал. Зато знал, где искать заказчика: в Херсоне иль в Одессе. Все просто и благородно, господа!
Когда они на пароходе вернулись в Херсон… встречал Петра у пирса не кто иной, как его доверенный прохиндей. Он лишь кивнул издали, а ночью, когда все домашние улеглись по своим комнатам, в саду приднепровском произошел очень красноречивый разговор…
– Ну, здравствуй, Микола.
– Здравствуйте, Петр Аркадьевич.
– С вестью?
– С вестью, Петр Аркадьевич.
– И хороша ли весть?
– Для кого как… Но все в точности: князь в Пятигорске. Брюхо винишком изволили попортить, надлежит полечить водицей.
– И сколько же времени он намеревается пить водицу?
– Говорит, с месячишко. Но ведь кто его знает… Тут точность моя кончается. Слуга не может залезть в душу господина. Оказия моя исполнена?..
– Исполнена, Микола… исполнена. Вот тебе на дорогу, – достал Петр не такое уж тугое портмоне. – Остаток получишь, как я лично узрю князя. В моей порядочности не сомневаешься?
– Как можно, Петр Аркадьевич!
– Вот и прекрасно. Ты славный малый! Когда стану полицейским министром, обязательно возьму тебя на службу…
(Как превратны и как предсказуемы судьбы людские! Петр Столыпин тогда, в мае 1883 года, еще и понятия не имел, что все это сбудется. Ибо судьбы людские пишутся на небесах, а оттуда, сверху, все видно, не правда ли?)
Он встал позднее обычного и к завтраку вышел задумчивый, что не укрылось от Ольги. Она на правах… каких же правах?.. Да хотя бы хозяйки дома. Супруга братца застряла в Одессе, здесь услужали услужающие, могли только принести-подать, а уж вести застольные разговоры, – это, извините, дело хозяйское. Ольга тихо и застенчиво, но гордилась своей ролью. Как было не заметить перемену в настроении Петра?! Она смотрела на него молча и настойчиво.
– Оля, что вы так?..
Она все смотрела, смотрела…
Он не умел лгать, но тут как-то сразу сорвалось:
– Отец болен. Сказали, очень… – Дальше – больше. – Только что слуга прискакал от железной дороги, право, не знаю, что делать…
– Как это – не знаете? Да вы… вы бездушный сын! Немедленно отправляйтесь!..
Она от возмущения захлебнулась словами; Петр от стыда захлебнулся тоже:
– Оля, я надеюсь когда-нибудь оправдаться за это неурочное бегство…
– Бегство? Какое бегство! О чем вы говорите?..
Видимо, возмущение и помешало ей уловить ложь в его голосе. Он вздохнул с облегчением:
– Да, вы правы… Не судите меня строго. Мы все равно ведь скоро увидимся, верно?
Петр боялся запутаться в этой постыдной лжи, но разве можно было открыться?
Сборы заняли не более получаса; сутолока отвлекла от дальнейших объяснений. К железной дороге? Туда не менее сотни верст, надо спешить…
Провожали его как на пожар. А он чувствовал себя преступником, хуже – предателем…
Таинственная смерть Саввы Морозова, русского предпринимателя и мецената, могущество и капитал которого не имели равных в стране, самым непостижимым образом перекликается с недавней гибелью российского олигарха и политического деятеля Бориса Березовского, найденного с петлей на шее в запертой изнутри ванной комнате. Согласно официальной версии, Савва Морозов покончил с собой, выстрелив в грудь из браунинга, однако нельзя исключать и другого. Миллионера, чрезмерно увлеченного революционными идеями и помогающего большевикам прийти к власти, могли убить как соратники, так и враги.
Новый роман современного писателя-историка А. Савеличе-ва посвящен жизни и судьбе младшего брата знаменитого фаворита императрицы Елизаветы Петровны, «последнего гетмана Малороссии», графа Кирилла Григорьевича Разумовского. (1728-1803).
Об одном из самых известных деятелей российской истории начала XX в., легендарном «генерале террора» Борисе Савинкове (1879—1925), рассказывает новый роман современного писателя А. Савеличева.
Об одном из самых известных людей российской истории, фаворите императрицы Елизаветы Петровны, графе Алексее Григорьевиче Разумовском (1709–1771) рассказывает роман современного писателя А. Савеличева.
В романе А. Савеличева «Забереги» изображены события военного времени, нелегкий труд в тылу. Автор рассказывает о вологодской деревне в те тяжелые годы, о беженцах из Карелии и Белоруссии, нашедших надежный приют у русских крестьян.
«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.