Столыпин. На пути к великой России - [11]

«Я знаю и не забуду, – обращался Петр Аркадьевич в телеграмме к представителям дворянства 15 ноября 1906 г., – что долг мой – сделать все, что в силах моих и разумении, для успокоения и упрочения обновленной Родины… что слава моя – жить и умереть за моего Государя»[64].

Как известно, Столыпин считал недопустимым выступление Николая II перед I Государственной думой[65]. Чтобы имя монарха не было замешано в распрях и столкновениях с революционной Думой, Столыпин и другие министры принимают на себя всю тяжесть борьбы с непримиримой оппозицией. «… Все мои мысли и стремления, – писал 10 декабря 1906 г. Столыпин Николаю, – направлены к тому, чтобы не создавать Вам затруднений и оберегать Вас, Государь, от каких бы то ни было неприятностей»[66].

В свою очередь царь не раз защищал премьера от нападок правых реакционеров, проявлявших с каждым годом столыпинских реформ все большее недовольство правительственным курсом. Государь не только неизменно выражал Столыпину свою благосклонность и добрую волю, но и морально поддерживал его в периоды правительственных кризисов.

Еще больше объединила царя и премьера общая для них смертельная опасность. «К 1905 году, – пишет историк и правозащитник Альфред Мирек, – в США огромным тиражом была выпущена и разослана поздравительная открытка, изображавшая раввина с жертвенным петухом в руках. На шее петуха была нарисована голова Николая II»[67]. Это был открытый вызов, так как в соответствии с ритуалом жертвенному петуху отрубали голову. Такая открытка была прислана и Николаю II[68]. Вскоре за наглой угрозой последовали конкретные действия: только с 1905 по 1907 г. на царя готовилось не менее десятка покушений[69].

Как министр внутренних дел, Столыпин делал все возможное для защиты жизни государя. Подведомственное ему охранное отделение работало на опережение намерений террористов. Благодаря ее оперативным действиям и агентурным сведениям не раз удавалось спасти жизнь императору. Однако даже эти профессиональные усилия могли быть тщетными, если бы не вера царя в Божью помощь и защиту. В этой вере Николай II был един со Столыпиным, который тоже вручил свою жизнь и судьбу промыслительной Божественной деснице.

В 1908 г. революционеры предприняли новую попытку цареубийства. Боевая организация социалистов-революционеров завербовала двух матросов из команды крейсера, куда должен был прибыть Николай. Провокатор и двойной агент Азеф, готовивший злодеяние, не стал предупреждать об этом полицию. Он передал матросам револьверы и получил от них прощальные письма, которые обычно оставляли боевики, шедшие на верную смерть. Казалось, при подготовке покушения террористы предусмотрели все до мельчайших подробностей, но не учли главного – одухотворенной личности императора. Николай обошел строй матросов, беседуя в числе других и со злоумышляющим убийцей, – и этот «убийца» смотрел на государя как завороженный. Когда смотр закончился и император покидал крейсер, команда кричала ему вслед «ура», а растроганный разговором с царем террорист плакал. На расспросы изуверов, заказавших ему цареубийство, матрос ответил: «Я не мог… Эти глаза смотрели на меня так кротко, так ласково…»[70]

В следующем, 1909 году группа, отколовшаяся от эсеровского ЦК боевиков, подготовила террористку-камикадзе для убийства царя. Мадам Ю. Мержеевская (Люблинская) должна была бросить императору букет с бомбой. Покушение не состоялось по чистой случайности – террористка опоздала на поезд[71].

Во время пребывания императора в Севастополе в 1909 и 1910 гг. товарищ министра внутренних дел генерал П.Г. Курлов обратился к П.А. Столыпину с просьбой доложить государю о необходимости исключить из программы его императорского величества визитов посещение военных кораблей, среди команды которых наиболее сильно выражалось антиправительственное настроение. Государь в резкой форме отверг эту просьбу и в течение нескольких дней посетил все суда без исключения[72]. Риск оказался оправданным: встреча с матросами вызвала подъем патриотических чувств по всему Черноморскому флоту, подбодрив и самого императора.

Николай, прошедший суровую армейскую школу, всегда мужественно исполнял свой государственный долг, даже когда наступала минута смертельной опасности для всей его семьи. «Это было не во дворце, а в императорской вилле, на берегу Финского залива, – вспоминал министр иностранных дел А. Извольский. – Напротив нее, в 1,5 версты находится крепость Кронштадт. Я сидел возле Императора за маленьким столом. Сквозь широкое окно вдали виднелись кронштадтские укрепления. Пока я докладывал Императору о текущих делах, слышалась все усиливающаяся канонада (речь идет о Кронштадтском восстании в августе 1906 г. – Д.С.). Император слушал меня внимательно и, по своему обыкновению, задавал мне ряд вопросов. Словом, он интересовался малейшими подробностями моего доклада. Поглядывая на него украдкой, я не обнаруживал на его лице ни малейших следов волнения»[73].

Тем не менее интересы государства вынуждали царя быть осторожным и по возможности избегать открытых пространств, порой отказываться и от некоторых мероприятий, если полиция не могла гарантировать безопасность. Государь сгорал от стыда, когда осенью 1905 г., ввиду готовящихся против него терактов, был вынужден не выезжать из дворца, и только боязнь страшных для страны последствий в случае своей возможной гибели заставила его смириться с вынужденным затвором. Нечто похожее пережил и Столыпин, когда по настоянию царя в целях безопасности перебрался с семьей под крышу Зимнего дворца.