Столовая гора - [28]
Но следует готовиться к худшему: оно никогда не медлит своим приходом. Одно кафе опечатывают за другим, каждый день можно ждать, что та же участь постигнет столовую Дарьи Ивановны. Правда, это совсем скромная, домашняя столовая, но все же… Кому она нужна, если отдел общественного питания организовывает свои собственные столовые.
Дарья Ивановна не привыкла жаловаться, она многое в жизни сносила терпеливо, от многого отказывалась, но и она начинает падать духом.
— Что с тобой, мамуся? — спрашивает Милочка.
— Со мной? Ничего… Этот противный лук — он разъедает глаза.
Но не всегда лук оказывается под руками. И Милочка может догадаться, а это было бы тяжелее всего. Не дай бог.
— Мы с вами отжившие люди,— говорит Дарья Ивановна Игнатию Антоновичу,— нам уже немного осталось. Мы знали и другие, светлые дни, у нас хоть есть воспоминания, а у молодежи — у нее очень грустное настоящее. Я хочу сказать, что жизнь их сурова и безрадостна. Они лишены были всего того, что мы привыкли называть юностью.
— Да, вы правы,— отвечает Томский, морща точно от физической боли свой высокий лоб.— Но все же мне кажется, что тот, кто не знал истинного счастья, не может жалеть о нем. Мы более несчастны, чем они. У них есть свои надежды, свои цели и уверенность в будущем, а у нас их нет, как нет надежды когда-нибудь оживить свое прошлое. Еще вчера я получил письмо от жены. Она в буквальном смысле — голодает, и я ничем не могу помочь ей. А ведь она двадцать пять лет на сцене. Она служила в лучших делах, пользовалась уважением и успехом и имеет право на обеспеченное существование… «Кто не работает, тот не ест» — я готов подписаться под этим лозунгом, но ведь мы работаем. Работаем с утра до вечера. Никто не смеет сказать, что мы на старости лет даром жуем наш черствый хлеб.
У старика начинают дрожать губы.
Секач в руках Дарьи Ивановны ожесточенно бьет по доске, где лежит мясо.
— Маруся, посмотрите, хорошо ли разгорелась печка?
Уже десять часов. Скоро окончится спектакль, и актеры нагрянут ужинать. Они наработались за сегодняшний день.
Маруся сидит на корточках перед плитой и подкладывает поленья.
— Вчера ночью пятнадцать разменяли,— говорит она, тупо глядя на огонь, отражающийся в ее глазах.— Кирим считал. У него сад как раз у того места… пятнадцать.
— Что такое? — морща высокий свой лоб, спрашивает Томский.— Что разменяли?
Дарья Ивановна бросает секач на доску и бежит к печке. Где тут до объяснений! Ну надо же быть такой растяпой!
— Маруся, неужели вы не видите, что у вас загорелась юбка?
— Юбка?
Маруся подымается с колен, оторопело смотрит на хозяйку.
— Это дым повалил из печки, а юбка целешенька.
— Ну, тем лучше… Тем лучше… Значит, мне показалось. А вот уже и наши голодающие.
Дверь на блоке скрипит, впуская все новых и новых посетителей. Аркадьин с Вольской садятся за отдельный столик — этот простачок, похожий на клоуна, и вторая инженю — всегда вместе, они сейчас же склоняются друг к другу. Остальные устраиваются у большого стола посреди комнаты.
— Добрый вечер, Дарья Ивановна!
— Добрый вечер, добрый вечер!
Они все голодны, как звери. У них у всех волчий аппетит, который никогда не бывает удовлетворен.
Вот если бы сейчас съесть бифштекс, сочный, кровавый бифштекс с кабулем! >{65} Или телячью головку с каперсами. А то еще когда-то подавали расстегайчики и жидкую селянку.
Но все можно было бы отдать за эдакий пузатенький запотевший графинчик водки!
— Нет, вы только представьте себе — рюмка водки и балычок или свежая икорка.
— Когда я служил в Саратове у Собольщикова-Самарина, я пьян был каждодневно и даже больше.
— А вы знаете, что сделал Володька Бельский в Полтаве? Он съел на пари полную миску вареников со сметаной. Настоящей густой, как мед, сметаной.
— Разве это неправда? Тогда все было возможно!
Они съедают свою порцию котлет на подсолнечном масле, но им все еще хочется есть. Приятные воспоминания вызывают в них все больший голод. Прошлое кажется каким-то блаженным сном.
У них помятые, усталые, нечистые от плохого грима лица, блестящие, голодные глаза, неестественные жесты. Скрытая горечь проскальзывает в каждом их слове. Они не верят друг другу и самим себе и потому не жалеют красок, не боятся преувеличения. Не все ли равно? Можно подумать, что все они в недалеком прошлом, «в доброе старое время», только и делали, что ели, пожинали лавры, участвовали в необычайных приключениях. Это дети, больные, искалеченные дети, запутавшиеся в своей игре.
И Дарья Ивановна смотрит на них с мягкой, печальной улыбкой. Ей хорошо знакомы эти дети. Она видела их в лучшие времена и тогда не очень завидовала им. Нет, она не сказала бы, что они родились под счастливой звездой. Далеко нет. А вот теперь их предоставили самим себе, они имеют свой союз — Рабис. Надо только видеть, что они там делают. «Нам нужна палка,— говорят простосердечно они,— нам нужен антрепренер, тогда все пойдет как по маслу. Эти комитеты, эти коллегии, эти общие собрания погубят нас». «Антрепренер — жулик, но он знал свое дело и давал есть, а мы умеем только разговаривать».
Вот что говорят растерявшиеся дети.
«Хлам» >{66}
