Столица - [74]

Несколько мгновений Монтэгю стоял словно окаменев, не в силах отвести глаз. Но тут с другой стороны машины послышался стон, и Монтэгю бросился на этот звук. В канаве, делая слабые попытки шевельнуться, лежал еще кто-то. Монтэгю поспешил на помощь.

На пострадавшем была тяжелая медвежья шуба. Подняв его, Монтэгю разглядел, что он очень стар. На лбу у него была небольшая рана, а лицо бело, как мел. Монтэгю посадил его, прислонив спиною к стенке канавы; тот открыл глаза и застонал.

Монтэгю опустился возле него на колени и прислушался к его дыханию. Он чувствовал себя бессильным чем-либо помочь и не мог придумать, что тут можно сделать,— разве только расстегнуть шубу и стирать с лица кровь.

— Каплю виски,— простонал незнакомец.

У Монтэгю не было виски, но незнакомец сказал, что у него есть немного в автомобиле.

Почти отвесный скат канавы позволил Монтэгю подползти под машину, нащупать в обивке карман и в нем бутылку. Старик отпил несколько глотков и на его щеках появился легкий румянец. Наблюдавшему за ним Монтэгю лицо старика показалось знакомым, только он никак не мог припомнить, где он с ним встречался.

— Сколько человек было с вами? — спросил Монтэгю, и старик ответил:

— Один.

Монтэгю обошел вокруг машины и удостоверился, что другой человек — очевидно, шофер — уже мертв. Тогда он побежал по дороге и, вырвав с корнем куст, бросил его на середину дороги, чтобы он был заметен издали для любой приближающейся машины; после этого он вернулся к незнакомцу и повязал ему лоб своим носовым платком, стараясь унять сочившуюся из раны кровь.

Старик сидел, крепко сжав губы, будто перемогая острую боль.

— Конец мне пришел,— время от времени бормотал он со стоном.

— Вы сильно ушиблись? — спросил Монтэгю.

— Не знаю,— проговорил тот, задыхаясь,— но это меня доконало. Я чувствую — это последняя капля.

И, закрыв глаза, он откинулся на спину.

— Не могли бы вы добыть мне врача? — спросил он.

— Поблизости нет жилья,— сказал Монтэгю,— но я могу сбегать...

— Нет, нет,— перебил, встревожившись, старик.— Не оставляйте меня одного! Кто-нибудь скоро подъедет. О, этот шофер, этот болван! Не мог ехать медленней, как я велел! Вечно они так — им непременно надо задавать форсу.

— Он умер,— сказал Монтэгю тихо. Старик приподнялся на локте.

— Умер,— прошептал он чуть слышно.

— Да,— сказал Монтэгю,— он лежит под машиной.

В глазах старика отразился животный страх, он схватил Монтэгю за руку.

— Умер! — повторил он.— О боже, а ведь это мог быть и я!

Наступило короткое молчание. Прерывисто дыша, незнакомец снова забормотал:

— Я конченый человек! Я этого не вынесу! Это выше моих сил!

Поднимая старика с земли, Монтэгю заметил, что он очень легкий и на редкость слабого сложения. Пальцы, ухватившие его за руку, дрожали мелкой непрерывной дрожью. Монтэгю подумал, что, может быть, у старика не было особых повреждений, а просто не выдержали нервы.

Минуту спустя Монтэгю уже не сомневался в этом: незнакомец вдруг наклонился вперед и, с удвоенной силой вцепившись в его руку, уставился широко раскрытыми, полными ужаса глазами.

— Понимаете ли вы, что значит бояться смерти! — с усилием выговорил он.— Да, знаете ли вы, что это такое?

И, не дожидаясь ответа, быстро продолжал:

— Нет, нет! Вы этого не можете знать! Не можете! Ни один человек не знает этого так, как знаю я! Подумайте! За последние десять лет я не упомню минуты, когда бы я не боялся смерти! Она так и ходит за мной по пятам и не дает мне покоя! Она подстерегает меня и набрасывается неожиданно в таких местах, как вот это! А когда мне удается от нее ускользнуть, я слышу, как она хохочет,— ей-то ведь известно, что мне все равно от нее не уйти!

Старик хотел вздохнуть, но из груди его вырвалось рыдание. Он прижался к Монтэгю, как испуганный ребенок, глядя на него отчаянным взглядом затравленного зверя. Монтэгю сидел потрясенный.

— Да,— без удержу говорил тот,— и, видит бог, это святая истина! Я высказываю это первый раз в жизни. Я должен скрывать свой страх, чтобы люди не смеялись надо мной,— ведь они только делают вид, будто им не страшно! А я ночи напролет лежу без сна, и она, мой лютый враг, сидит у моего изголовья! Я лежу и прислушиваюсь к своему сердцу, я чувствую, как оно бьется, и думаю: какое оно слабое, и какие у него тонкие стенки, и как все мы несчастны и жалки, что зависим от такого вздора! Вам, я думаю, никогда не приходят такие мысли!

Монтэгю отрицательно покачал головой.

— Я понимаю,— сказал тот,— вы еще молоды и здоровы. У всех оно есть — это здоровье, у всех, кроме меня! И все ненавидят меня. В целом свете у меня нет ни единого друга!

Монтэгю был совершенно ошеломлен этой неожиданной исповедью. Он пытался остановить старика, потому что считал неприличным слушать человека в момент его душевного упадка, пользоваться его откровенностью. Но незнакомца невозможно было остановить — он потерял всякое самообладание, и его голос становился все громче.

— Каждое мое слово — истинная правда! — кричал он в каком-то исступлении.— И больше я этого не могу выносить. Я уже вообще ничего не могу выносить. Когда-то я был молод и силен и ни от кого не зависел; и я сказал себе: вот разбогатею и буду командовать другими! Но я был дурак — я забыл о своем здоровье. И теперь все деньги мира мне ни к чему! Я сейчас отдал бы десять миллионов, чтобы иметь здоровое тело, а у меня — вот что у меня!