Столица - [70]

Было уже около половины двенадцатого. Без четверти двенадцать Трансконтинентальные поднялись на одну восьмую, потом на четверть, потом опять на восьмую. Оба в волнении схватились за руки. Неужели час настал?

Кажется, он и вправду настал. Спустя минуту курс подскочил до 61—наверное, сильно увеличился спрос. Через некоторое время прибавилось еще три восьмых. По залу прошел шум возбуждения. Старые биржевики выпрямились на своих стульях. «Трансконтинентальные» поднялись еще на четверть.

Монтэгю услышал, как кто-то позади него сказал своему соседу:

— Что бы это значило?

— А бог его знает,— послышался ответ. Но Оливер прошептал брату на ухо:

— Я понимаю. Это значит, что покупают члены компании.

Да, кто-то покупал и покупал неистово. Телеграф, казалось, отложил все прочие дела и все свое внимание обратил на Трансконтинентальные. Это было как в игре в бейсбол, когда одна сторона выигрывает раз за разом, и человек на судейском месте завывает от восторга, и даже самые безучастные зрители чувствуют, что их забирает за живое, ибо нет таких людей на свете, которые могли бы остаться равнодушными к успеху. И, по мере того как поднимался курс, поднималась в зале и волна возбуждения, по рядам пробегал прерывистый шепот и от одного к другому передавалась дрожь азарта. Одни приглядывались, медля и стараясь угадать, долго ли это продлится и не купить ли им тоже немного; а тем временем набирался еще один пункт, и они уже начинали жалеть, что не сделали этого раньше, но опять колебались, взвешивая, не купить ли сейчас. Для других же, у которых, как у обоих Монтэгю, «кое-что было», это означало победу, чудесную и опьяняющую; сердца их бились все чаще при каждом новом изменении цифр, а в промежутках они подсчитывали свои выигрыши, трепеща от страха все потерять и не смея отдаться надежде на новые выигрыши, которые уже предчувствовались, но еще не были видимы.

Наступило маленькое затишье, и мальчики, обслуживавшие доску, получили возможность передохнуть. Бумаги стояли выше 66; при этой цене, благодаря девизу «ставь последнее», Монтэгю, по образному выражению биржевиков «пребывал на седьмом небе». Его барыш достигал шестидесяти тысяч долларов, и, даже если бы курс вдруг упал и ему пришлось продать свои акции все до единой, он все равно ничего бы не потерял. Ему не терпелось поскорей их продать и получить прибыль, но брат силой удержал его за руку.

— Нет! Нет! — сказал он.— Еще не время! Некоторые отправились завтракать в ресторан, где

на столиках стояли телефоны и вы могли закусить, не теряя связи с событиями. Но братьям Монтэгю было не до еды; они остались, пытаясь представить себе, что сейчас происходит на заседании директоров, и прикидывая бесконечные варианты. Мало ли какая беда может стрястись, и тогда, подобно хлопьям раннего снега, растает их выигрыш, а с ним и все их состояние. Оливер дрожал как лист, однако не сдавался.

— Игра верная! — шептал он.

Он вынул часы и посмотрел время. Шел третий час.

— Так может затянуться и до завтра! — пробормотал он. И вдруг разразилась буря.

Было раскуплено пять тысяч акций, и телеграф отметил подъем Трансконтинентальных сначала на полтора пункта, затем — на полпункта: это купили еще две тысячи. А потом он уже работал безостановочно. С каждым ударом курс повышался на один пункт; за пятнадцать минут он подскочил на десять пунктов. Безумие охватило контору, прокатилось по тысячам других контор Уолл-стрита и от них перекинулось в конторы всего мира. Монтэгю встал и начал прохаживаться взад и вперед: напряжение становилось нестерпимым; проходя мимо дверей кабинета, он услышал, как кто-то умолял в телефон:

— Ради бога, узнайте же, наконец, что происходит!

Минуту спустя, в контору влетел запыхавшийся человек с выпученными глазами и на всю контору провозгласил: «Директора объявили дивиденд за последнюю четверть в три процента и еще экстрадивиденд — в два!»

Тогда Оливер схватил брата за руку и бросился с ним к выходу.

— Беги к своему маклеру! Если акции перестали подниматься, сейчас же продавай. И во что бы то ни стало до закрытия продай все! — крикнул он, а сам помчался в свою штаб-квартиру.

Оливер прибежал в контору Хэммонда и Стритера около половины четвертого; он едва переводил дух, волосы его были всклокочены и одежда растерзана, но на всей фигуре было написано торжество. Монтэгю умаялся не меньше брата и чувствовал себя совершенно разбитым после пережитого нервного напряжения.

— По сколько ты продал? — спросил Оливер.

— Примерно по семьдесят восемь и три восьмых. Под колец опять произошло резкое повышение, и Монтэгю продал все свои акции, не дождавшись последнего скачка.

— А я — по пять восьмых,— сказал Оливер.— О, господи! Наконец-то!

Были, однако, в конторе и такие, что «промахнулись»,— и среди них сам мистер Стритер. С досадой и горечью глядели эти люди на сияющие лица двух счастливчиков, а те между тем даже и не замечали их. Они ушли, чуть не приплясывая от радости, и в ближайшем ресторанчике пропустили рюмочку-другую, чтобы угомонить расходившиеся нервы.

Раньше завтрашнего дня получить деньги на руки было нельзя, но Монтэгю уже вычислил свой барыш: он составлял без малого четверть миллиона. Из этой суммы двадцать тысяч уйдет на долю неведомого осведомителя; однако и остаток был щедрым вознаграждением за сегодняшнюю шестичасовую работу.