Столица на костях. Величие и проклятие Петербурга - [104]
Разумеется, «сцена» может быть не только политической или придворной. «Сцена» возникает везде, где есть официальный Петербург — чиновничий, научный, музыкальный, религиозный… главное, чтобы официальный.
Но если в Петербурге все, начиная с императора, все время играют (пусть даже играют самих себя), — это ведь касается каждого поколения. Актеры меняются по мере того, как идут годы, но получается — эта сцена как бы наполняется все новыми и новыми актерами. Культурная память Петербурга полна воспоминаниями о тех, кто играл здесь же до нынешних актеров. Вот по этим самым камням проходил Пушкин. Вот на это самое место парапета Невы опирался его зад (судя по его же собственным рисункам). В этой самой аудитории и чуть ли не с той же кафедры выступал Менделеев… И так далее.
Стоит ли удивляться — люди порой видят тех, чьими призраками буквально наполнен воздух Петербурга? Призраками — в данном случае уже в переносном смысле. Здесь призраки — это те, о ком знают люди и кого легко могут представить на практически не изменившихся улицах и площадях.
Ведь актеры-то — людишки временные, а вот сцена остается неизменной.
«Мгновенно» возникшая, однотипная, петербургская архитектура создает еще один удивительный эффект — эффект вечного присутствия петербургского периода русской истории.
В любом другом городе житель или приезжий поставлен перед самой городской историей, воплощенной в камне. В Москве вы проходите мимо церковки XV века, видите дом сталинского модерна 1920-х годов, упираетесь в псевдоклассицизм дворянской усадьбы начала XIX века, стоящей рядом с пятиэтажкой 1950-х годов… Таковы Волхонка, Моховая, Неглинная… большинство улиц и улочек в старой части города. В Москве динамика городской среды очевидна; она видна как раз потому, что все градостроительные периоды и культурно-исторические эпохи причудливо перемешаны. Все периоды представлены, но каждый из них представлен небольшим числом объектов. Он не погружает в себя, не заставляет думать о себе, не подчиняет себе настоящее.
Не таков Петербург. В центре города мы попадаем в огромный ансамбль почти двухсотлетней давности. В тот самый Петербург, который возник в конце XVIII — начале XIX веков. Любой современный житель города или приезжий поставлен перед этим — каким угодно, но только не современным городом.
(Вот еще один контраст Петербурга — между современностью и этим историческим ансамблем.)
В Петербурге вообще очень хорошо видно — какой она была, Российская империя. Не сусально-пряничная «матушка-Русь», не идиллическая «Россия, которую мы потеряли» — а реальная, и далеко не бесконфликтная Россия XIX века. С царем и народовольцами, купцами и монахами, поражающими Европу учеными и грязными юродивыми, вычесывающими на паперти вшей. Этот «дух России» через городской ансамбль очень хорошо передается всякому, имеющему хоть подобие души и мозгов.
Тем самым современный человек поставлен и перед теми, кто населял город века и поколения назад. То, что очень легко представить себе; то, что просто напрашивается всей городской обстановкой, люди запросто могут вообразить. Даже не сознательно смоделировать, а просто увидеть в экстремальной обстановке (туман, метель, ночь в старинном замке) то, о чем думается. И присутствие чего подсознательно ощущается.
Грубо говоря: петербуржцы видели, видят и будут видеть героев петербургского периода русской истории. Это происходило, происходит и будет происходить независимо от того, существуют ли привидения.
Вот и все.
Продолжают ли «действовать» эти особенности города: его «театральность», вечное присутствие прошлого? Несомненно! Современные люди — актеры на тех же подмостках. Сама сцена усложняется с каждым поколением, потому что новые актеры просто добавляются к старым. Человеку каждого нового поколения все труднее «попасть в привидения», потому что нужно сделать все больше, чтобы попасть в актуальную память потомков.
Но у ныне живущих поколений и возможностей стать городским привидением гораздо больше, нежели раньше, — ведь сегодня образованных людей в десятки раз больше, чем было в начале XX века, и в сотни раз больше, чем было в начале XIX.
В народном творчестве Петербург всю свою историю «наполняется» персонажами, хоть каким-то образом с ней связанными, и весь XX век шло пополнение «списка» этих персонажей. Я бы осмелился утверждать, что Петербург на рубеже третьего тысячелетия остается самым «привиденческим» городом России и быстро «отрывается» от других по числу связанных с ним историй. Ведь основные черты урочища никуда не исчезли, и Петербург продолжает порождать новые смыслы… в данном случае — новые призраки.
Даже мой куцый опыт позволяет утверждать — Петербург и в 1970–1990 годы оставался городом призраков и городом удивительных историй.
И сегодня, как и всю прежнюю историю Петербурга, в нем очень силен интерес к явлениям, над которыми никак не властен человек. Сильный, порой болезненный интерес к потустороннему заставляет домысливать и достраивать урочище, наполнять его новыми смыслами. И в то же время позволяет осознавать свою преемственность от живших ранее.
