Столетний старец, или Два Беренгельда - [85]

Во время этого монолога старец приосанился, шляпа у него съехала на затылок, и слушатели в замешательстве переглянулись; тем временем старец своей высохшей рукой начал проделывать в воздухе какие-то пассы, обладавшие, совершенно очевидно, неким значением, которое посетители кафе не решались истолковать.

— И неужели вы считаете, — обратился к ним исполинский старец, выпрямляясь, — что такая жизненная цель не стоит некоторых жертв? А если кто-нибудь из вас решился бы посвятить себя этой цели, неужели вы сочли бы его жестоким?

От такого вопроса у собравшихся от страха волосы встали дыбом.

— А если кто-то уже нашел этот жизненный флюид, неужели вы считаете, что он окажется столь простодушен, что тут же поведает об этом миру?.. Он воспользуется им в тишине, таясь от взоров соседей, ибо их век — не более чем секунда вечности; он станет наблюдать за течением реки жизни, не пытаясь превратить ее в озеро. Фонтенель[24] говорил мне, что, если бы ему досталась полная пригоршня истины, он бы покрепче зажал ее в кулаке: такое решение казалось ему справедливым… Вы меня слушаете, сударь? — обратился он к коротышке-рантье. — Так вот, последний розенкрейцер умер в тысяча триста пятидесятом году, это был Алькефалер Арабский, последний магистр ордена: пребывая в подземелье Аквила, он разгадал тайну человеческой жизни, но сам умер, так как не смог укротить пламя, вырвавшееся из его реторты. Как же далеко продвинулась с тех пор наука, идя рука об руку с той наукой, которую вы так презираете, и с подлинной медициной!..

Неожиданно высокий старец умолк; он смотрел на удивленных слушателей с видом человека, поздно заметившего совершенную им ошибку и теперь не понимавшего, почему противник его до сих пор этим не воспользовался. Поняв, что никто не собирается его уличать, старец встал, явив собравшимся весь свой гигантский рост; непомерная величина его пугала и изумляла одновременно; многим показалось, что голова его с массивным, словно отлитым из меди лбом касается потолка. Старец окинул зал грозным взором своих глубоко посаженных огненных глаз, и все, кто там находились, затрепетали от необъяснимого ужаса. Каждому показалось, что над головой его пророкотал гром небесный.

Незнакомец медленно вышел; тому же, кому довелось стать свидетелем его речи, в голову закралась причудливая мысль о сговоре жизни и смерти, пожелавших вместе соорудить эту омерзительную человеческую конструкцию, дабы она принадлежала им обеим. Старец исчез, растаял, словно призрачное видение: в кафе воцарилось изумление.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Генерал разыскивает своего предка. — Он обнаруживает в кафе полицейского агента. — Гордость Марианины. — Роковой день настал

Среди великих событий, происходивших в то время в Париже, случай в кафе «Де Фуа»[25] не получил огласки, а посему и не вызвал к себе интереса. Тех, кто о нем рассказывал, осмеяли скептики, и вскоре сами рассказчики стали сомневаться, не были ли они и в самом деле обмануты собственными чувствами, а именно слухом и зрением.

И все же история эта стала известна генералу Беренгельду. В то время все силы генерала были отданы поискам Марианины. Занятие это целиком поглотило его, и образ нежной возлюбленной вытеснил из его сердца образ загадочного старца. Напомним, в сердце Беренгельда не было места половинчатым чувствам, и с того дня, когда после четырнадцатилетней разлуки верная Марианина встретила его при въезде в Париж, все его помыслы обратились к этой очаровательной девушке. И если опасность, угрожавшая его отечеству, яростные сражения, тяготы долгого плена и кровавая борьба, из которой Франция вышла окончательно обессилевшей, помешали ему сразу вернуться к Марианине и поддержать ее впавшего в немилость отца, он тем не менее всегда помнил о них. Когда же после вынужденного двухлетнего отсутствия он вновь вернулся в свой особняк, его первая мысль была о Марианине. Он разослал запросы во все министерства, расспросил человека, купившего особняк Верино, отправил Смельчака в Щвейцарию: все напрасно, поиски были безрезультатны, и отчаяние генерала не имело границ.

Вот уже два дня как Туллиус, выйдя наконец в отставку, окончательно обосновался в Париже, навсегда расставшись с придворным окружением. На следующий день после прибытия в столицу он услышал рассказ о событиях, произошедших в кафе «Де Фуа». Один миг — и он позабыл о Марианине; покинув гостиную, где он только что предавался сладостным мечтаниям, он устремился в Пале-Рояль, рассчитывая найти очевидцев случившегося и, быть может, снова увидеть человека, заинтересовавшего его еще в детстве, тем более что старец уже давно зловещей тенью кружил вокруг него.

Когда генерал вошел в кафе, некий оратор, к чьим словам все внимательно прислушивались, подняв голову, застыл от изумления; когда же первое потрясение прошло, он воскликнул: «Да вот же он!..»

Генерал молча ждал, пока собравшиеся оправятся от страха; послышался глухой ропот, раздались голоса: «Почему бы сразу не арестовать его?..»

— Господа, — заявил генерал, садясь за столик, — судя по вашему удивлению, я не ошибусь, если скажу, что вы только что говорили о том самом человеке, сведения о котором меня очень интересуют. Я явился сюда, дабы получить их, ибо узнал, что его видели именно здесь. Это человек, или, скорее, это существо, необычайно похоже на меня. — Оратор утвердительно кивнул. — Но, господа, это никак не мог быть я, потому что я — генерал Беренгельд… — Все присутствующие почтительно поклонились генералу. — Впрочем, я не собирался нарушать вашу беседу, так что прошу вас, продолжайте.