Столешница столетий - [27]

И мудрено ли, что такие экзотические для русской сельской стороны тех лет блюда, как плов, манты, шашлык, шурпа и прочие южно-восточные яства, не говоря уже о том, без чего не обходится ни один еврейский анекдот — о «гефилтэ фиш», фаршированной рыбе, впервые я отведал не в странствиях по дальним краям, а в родных Крестках и других селениях моего детства.

Но и другое не мудрено, более важное… Талабские старики, родители «блудных детей», впервые увидав привезенных к ним в гости зятьёв, снох и невесток, что в более давние времена звались бы «инородцами», поглядывали на них поначалу строго, а то и хмуро. Оно и понятно: без родительского благословения сын выбрал себе в жёны эту узкоглазую деваху, не спросясь отца с матерью, выскочила дочка за этого горбоносого верзилу с шапкой иссиня-чёр-ных вьющихся волос. Неладно, не по-нашему! в наши времена так не делалось… Но — через неделю-другую, а то и через несколько деньков те же самые тести и тёщи, свёкры и свекрухи чуть ли не слезами заливались, прощаясь со своими новоприобретёнными молодыми родственниками. «Ах, Лолочка, золотко ты моё, пожили б вы у нас ещё хоть недельку!» «Эх, Джемалыч, зятёк ты мой ронный, как же ты мне по сердцу пришёлся, — переезжали б вы с Машкой к нам сюды!» Не у всех, конечно, но у многих тогда было так…

А уж когда в тех «смешанных» браках появлялись дети и тоже оказывались гостями в домах своих талабских бабок и дедов, то тут уж при прощании с ними без горьких слёз у стариков не обходилось. «Хоть младшенькая-то, Софочка, пусть у нас побудет, на молочке да на вольном воздухе, а то така худышечка!» Слёзно просили пожилые талабцы своих детей оставить им на воспитание и на утешение кого-нибудь из «внучков». И нередко бывало так, что уговаривали, — а то и уговаривать-то особенно не приходилось. У родителей в те непростые времена (впрочем, иных времён в нашей богохранимой державе почему-то не бывает) иногда дела складывались так, что они и рады были сбыть хоть одного из своих малышей на руки дедушкам-бабушкам. И некоторые из этих полукровок подолгу жили под опекой стариков. А кое-кто оставался здесь и навсегда. И вырастал уже настоящим талабцем. И родова считала его по-настоящему «своим».

…Не знаю (а спросить теперь уже и некого), кто по происхождению являлся отцом Феди-ферта — так у нас в Крестках кликали этого чернявого красавца с точёным профилем, в юные его годы не зря считавшегося первым парнем на деревне. И не только из-за красоты, улыбчивости, весёлой натуры и гордой осанки: ещё парнишкой он стал лучшим баянистом на всю пригородную сельскую окрестность. Матушка его точно была нашей местной, предвоенной весной они с мужем заехали к её родителям и оставили им малое дитя до осени — но, как оказалось, навсегда. Так и вырос сирота у деда с бабкой. Но вырос — Федей-фертом, и ладным, и работящим парнем, и, главное, чрезвычайно одарённым музыкально. А после армии стал он одним из «первых парней» и в городе — стал создателем и руководителем первого в Талабске эстрадного оркестра. Настоящим джазменом. И в этом качестве прославился далеко за пределами нашего края. Как раз в ту пору я начал бегать на городские танцульки, и потому мне хорошо помнится его ослепительно-белозубая улыбка — и ослепительный саксофон в его руках. И ещё помнится, что заезжие кавказцы принимали его за своего и пытались говорить с ним на своих языках. Но Федя никаких языков не знал, кроме русского, да и на нём-то, даже городской знаменитостью став, говорил с явным «талабским акцентом», по-деревенски… Он оставался парнем из нашей родовы.

И в общем-то, зная судьбы тех наших родичей из первых советских поколений, кому довелось заводить вот такие, «смешанные» семьи, сегодня можно сказать, что большинство из них о своём выборе не жалело. В основном эти русские мужчины и женщины прожили со своими «иноплеменными» жёнами и мужьями очень добрую жизнь в очень крепком супружестве. Если у кого даже и крупные раздоры происходили, то не на национальной почве. Но вот их детям, а ещё более внукам — тем пришлось пожалеть. Да так горько, что не приведи Господь… Им пришлось хлебнуть горя и страданий из-за «интернациональных» взглядов своих отцов и дедов на брак и семью. Но разве деды и отцы повинны в том кошмаре, который постиг судьбы их детей и внуков в девяностые годы XX века?

— Кто я? по паспорту русский, а какой я русский, если все свои сорок лет на Востоке прожил? Дед мой — тот был русским, талабским, а бабка узбечка. А их дочку, маму мою, угораздило за армянина выйти, да вдобавок их обоих в Баку занесло жить и работать. Вот и нет мне теперь места на земле — и в России такие, как я, тоже не нужны!..

…Да, такие слова мне довелось услышать от смуглого, но уже не черноволосого, а поседевшего от кровавых ужасов потомка славян-кривичей. От очень дальнего — и всё-таки родственника.

И вот что думается мне сегодня. Не потому ли распалась казавшаяся нерушимой советская империя, и не потому ли глубокими трещинами пошла сейчас наша Россия, что повсюду в ней, в каждом её уголке исчезло такое понятие — родова?! Родственные связи у людей ещё сохраняются, хотя и они слабеют, а вот сказать, что у него есть не просто семья, а родова — этого не может почти уже никто…