Стоим на страже - [51]

«УПТ» нули не давит,

Хоть кричи, хоть волком вой.

Командир мозги мне правит,

Мама, я хочу домой…

Мимо, на тягаче, провезли обломки сбитой «цели».

Михаил Чванов СЫПАЛИСЬ ЛИСТЬЯ Рассказ

Шли маневры. После оглушительного марша танки вот уже несколько суток тупо дремали в березовой роще меж двух маленьких, затерявшихся в тихих полях деревенек.

Была осень. Печально светились последние дни сентября, и роща на закате томилась застенчивым торжественным светом. Поля были убраны, над деревеньками тянулись к югу журавлиные клинья, в золотой стерне грустно трубили им вслед разжиревшие гуси, и сумятный ветер метался по сыплющим желтым дождем перелескам, до снега торопился обтрясти их.

От деревеньки к деревеньке по ту сторону речки вилась проселочная дорога, иногда она пряталась в лощинах или за одинокими, сгорбленными временем и ветрами ветлами и снова выскакивала на желтые пригорки. Было тихо, светло и уютно на уставшей за год земле.

По дороге изредка тянулись телеги с соломой да раз в день неслышно пилил старенький почтовый грузовик. Пешком же ходили тропой по эту сторону речки, совсем рядом с березовой рощей, в которой теперь затаились угрюмые танки, бог весть откуда нагрянувшие ветреной ночью, и деревеньки от этого тревожного соседства стали еще тише.

Только у мальчишек был праздник. Неожиданно привалило счастье, да такое, что и во сне не всегда приснится: в березовой роще, которую они знали до самого последнего кустика, прятались танки, самые настоящие танки! Мальчишки из меньшей деревеньки в школу бегали в деревеньку, что побольше. И из дому они выходили теперь совсем рано, чтобы перед уроками успеть поторчать около рощи, которая вдруг стала недоступной, а потому вдвое таинственной. Но неразговорчивые часовые и близко не подпускали к ней. Мальчишки собирались в кучу и, восторженно перешептываясь, глазели издалека на замаскированные молодыми березками боевые машины. В полдень они бежали обратно, и теперь были готовы торчать около рощи до ночи, пока не приходил с хворостиной кто-нибудь из родителей. Или, грозно насупившись, с автоматным ножом на поясе, к мальчишкам начинал спускаться усатый старшина Довгулов, и они, подхватив портфели и ранцы, обращались в молчаливое бегство.

Торопливо проходили женщины с хозяйственными сумками — в магазин. Боязливо косясь, семенили старушки. Обиженно-независимо шли мужчины и старики. В первый же день многие из них, особенно ежели кто навеселе, после работы чинно потянулись к роще: побалагурить с солдатами, помусолить с ними махорку. Ведь почти все бывшие солдаты или даже фронтовики, а некоторые и танкисты — а танкисту с танкистом всегда есть о чем поговорить. К тому же у многих сейчас сыновья в солдатах. Но снисходительно-неприступные часовые еще издалека сурово и равнодушно гасили эти душевные солдатские и отцовские чувства, отчего в сердцах зарождалась обида. И может быть, поэтому, а может, просто по случаю окончания уборки мужики чаще стали заглядывать в сельповскую лавку, потом собирались кучками на чьих-нибудь бревнах, вспоминали войну, много вздыхали, а вернувшись домой, отыскивали в сундуках свои солдатские награды, старые фотографии не вернувшихся с войны сыновей, братьев.

А вечером, уже в сумерках, в сторону меньшей деревеньки проходил нарядный тракторист с баяном. Обратно он возвращался обычно только перед рассветом и будил неуютно спавших под осенними березами солдат залихватским перебором. Проходя мимо рощи, он неизменно начинал драть «Трех танкистов». На холодную броню сыпались вспугнутые листья, солдаты со сна хмуро ругались, грозили хорошенько отдуть счастливого тракториста, но даже этого не могли сделать, так как не имели права выйти за линию часовых.

Но как-то командир первого взвода лейтенант Горохов подкараулил тракториста.

— Слушай, парень, — сказал он дружелюбно, они были почти ровесники, — счастье из тебя так и прет. Это хорошо. Но не буди ночью, не зли моих ребят. Не трави, ради тебя же прошу. Иначе они тебе как-нибудь шею свернут.

Тракторист независимо усмехнулся, небрежным поворотом плеча сбросил руку Горохова и, вызывающе громко раздирая мехи, пошел своей дорогой.

А еще — утром и в полдень — то в одно время с ребятишками, то чуть позже их — мимо рощи проходила тоненькая девушка со стопкой тетрадей под мышкой. Шла девушка быстро, пепельные пряди развевались на ветру, закрывала глаза, мягким взмахом она отбрасывала их назад, волосы снова спадали на лоб, все это, видимо, очень нравилось ей, и она улыбалась. Но как только подходила к роще, легкий шаг путался, девушка низко опускала голову и, ни разу не посмотрев в сторону рощи, напряженно и как-то неловко, почти бегом, проходила мимо.

Каждый раз лейтенант Горохов старался понять, почему ему так больно смотреть ей вслед. Ведь он ничего о ней не знает. И даже не знает, как ее зовут.

Ее испуг, когда Горохов первый раз столкнулся с ней на тропе, был совсем детским, но уже в следующую секунду она смотрела на него чуть ли не по-матерински скорбно.

Откуда это чувство, словно он знает ее давным-давно и ему больно за все, что с ней будет? Откуда все это? Ведь он увидел ее первый раз всего три дня назад, а может, уже через час опять протрубят тревогу — и опять, уже в который раз, останутся за плечами в грохочущей пыли и эта сентиментальная, теперь искромсанная танками роща, и крошечные, притихшие в недобром ожидании деревеньки.