Стоило ли родиться, или Не лезь на сосну с голой задницей - [79]

Когда мама приезжала в Быково, по вечерам после чая мы гуляли втроем за деревней. С мамой мы гуляли иначе, чем с Марией Федоровной: мама оставалась горожанкой, и для меня было наслаждением видеть ее впечатления от деревни и природы и сравнивать их со своими. Мы ходили за околицу на выгон и немного дальше. Мама и Мария Федоровна шли медленно рядом и разговаривали, а я забегала вперед или отставала, поджидала их или догоняла, или шла рядом, слушая их разговоры. Солнце было уже за лесом, чуть смеркалось, были очень хорошо слышны звуки с разных сторон, воздух был тепел, пахло пылью и ставшим привычным запахом стада. Мы уходили недалеко и скоро возвращались. В избе было уже полутемно.

Лето до конца было сухим и жарким, и вплоть до отъезда в двадцатых числах августа я ходила в сарафане. В последние дни я наладилась ходить одна в овраг, который начинался недалеко от нашего дома, на площадке, где были гигантские шаги, и, расширяясь и углубляясь, шел вниз к реке. Наверху росли молодые, частью искривленные дубки, а ниже — больше кустов, чем деревьев, и было очень много красного, потому что там росли красные ягоды — рябина, бузина, новая для меня калина, бересклет. Листья деревьев и кустов от засухи и к наступлению осени были жесткие, высохшие, потерявшие яркость, а краснота ягод была под стать моему сарафану, правда, тоже выгоревшему. Я часто туда ходила.

Абрамцево было вершиной детства, счастья в семье и благополучия, оно было особенным, потому что это было время перехода от детства к отрочеству и радость оттенялась грустью или естественно переходила в грусть. Конец детства обещал продолжение, но вместо этого был обрыв жизни, она не продолжилась, а началась другая.

В 6-м классе вместо арифметики были геометрия и особенно алгебра, которые доставляли одно удовольствие. Но появилось черчение, на которое мне не хватало ни способностей, ни терпения. Мама была снисходительна к неуспехам в таких предметах, но я все равно чувствовала себя обязанной быть отличницей, а надо было бы плюнуть на это, такое напряжение ничего хорошего не дает. Черчение отравляло мне годы учения (единственный случай, когда я пошла на обман, был в 10-ом классе: дядя Юра сделал мне чертежи за 200 инфляционных рублей), но благоприятно (от противного) повлияло на выбор высшего учебного заведения.

Таня мне напомнила, что мама называла меня «мой симпатичный». Я не сомневалась в том, что достойна любви, но боялась, попав в новую среду, стать предметом насмешек и преследования. К этому времени я прочла много книг о девочках, и только одна из них называлась «Некрасивая»[96]. Я плакала, когда после совершения какого-то достойного и героического поступка все девочки полюбили «некрасивую», но чувствовала, что самой важной границы, отделявшей ее от остальных, она не перешла. Почему эта граница?

Зимой к нам заехала с кем-то из взрослых Леля из Крылатского. Я видела ее в передней: Мария Федоровна не приглашала деревенских в комнаты. Леля изменилась: ее личико покруглело, глаза стали меньше и все улыбалось, она стала очень хорошенькой. Мне она и раньше нравилась больше, чем Нина, и я увидела прелесть Нины только после того, как Мария Федоровна сказала, что Нина хорошенькая. Она была русая, с серыми глазами и прелестными очертаниями рта и белыми ровными зубами, круглолицая — русская красота.

Той же зимой в школе сфотографировали отличников и поместили снимки на доску в коридоре против двери в учительскую раздевалку. Я нравилась себе на этом снимке, и мне и Марии Федоровне хотелось взять его домой. Но осенью вместо этого снимка зияло пустое место, все остальные были не тронуты: кто сорвал мою фотографию, отчего — от ненависти, зависти, неужели от любви?

Мне не хотелось бы дать эту девочку в обиду.

Я не представляла себе, что мама может серьезно заболеть, хотя что-то во мне давно, может быть всегда, говорило, что мне суждено быть без мамы, и если бы я поняла это, не откладывала бы, может быть, все важное на после, на потом. А мама щадила меня, не желая огорчать раньше времени, теперь я жалею об этом.

Мы покинули Абрамцево в конце августа. Я уехала с чувством своей новой силы, мне было хорошо, хотя в глубине души меня немножко тревожили мамины недомогания. Вдруг оказалось, что мама больна, у нее рак и ей будут делать операцию.

Часть вторая Мама

I

Бедная, толстая мамочка

Долго гуляла одна

И на какой-то там улице

Вдруг повстречала беба.

Так мама описывала мне маленькой мое появление на свет. Мне не рассказывали всерьез про русскую капусту и европейских аистов, но встрече на улице я поверила. Я представляла себе эту встречу всегда в одном определенном месте, там, где перед Арбатской площадью сливаются в один два Кисловских и Калашный переулки и где стоит казавшийся в те годы странным дом, который Мария Федоровна называла домом из спичечных коробков: его гладкие стены были выкрашены прямоугольниками в два чередующихся цвета, синий и белый. Я иду совсем одна от этого дома по мостовой к площади, никого у меня нет, и неизвестно, откуда я и как возникла, но я есть, я маленькая, «от земли не видать», мостовая совсем близко от моих глаз, я смотрю снизу вверх и навстречу мне — моя мама. Эта воображаемая сцена осталась для меня навсегда реальной — ведь действительно, лишь обретя сознание и память, мы узнаем, встречаем близких.