Стоиеновая певичка, или Райский ангел - [4]

Эн-я, корасэ-но, доккойсэ!

Эй, взялись, вместе, дружно!

Ну, давай, давай!

Почему я пою эту народную песенку в сексуальном платье китайского покроя? Применительно к энка такой вопрос неуместен. Платье — это платье, а песня — это песня. Платье, песня, сценические движения… Каждый из этих элементов призван сыграть свою роль в борьбе за «высшую почётную награду». Только так и может выжить эстрадный певец.

Звучит музыкальный проигрыш, и я начинаю пританцовывать, отчаянно пытаясь удержаться на девятисантиметровых шпильках. При этом я так энергично раскачиваю головой, что из моей высокой причёски высыпаются шпильки и вместе с цветочными украшениями падают мне под ноги. Но я и тут не забываю широко улыбаться.

— Молодец, дочка! — доносится из зала.

Какой-то раздухарившийся старичок вскакивает с места и поднимается на сцену, вознамерившись танцевать вместе со мной. Из-за кулис мгновенно вылетает Муди и стаскивает его вниз.

Тем временем другой старичок, а за ним — ещё один, приплясывая и слегка пошатываясь, взбираются на сцену. Я пою, а они заглядывают мне в лицо, улыбаясь своими беззубыми ртами.

— Ч-чёрт! — цокая языком от досады, снова появляется Муди.

Я подаю ему знак глазами, чтобы он остановился. Мелодия, которую я исполняю, плясовая, и вполне естественно, что людям трудно усидеть на месте. А если все заводятся, мне от этого только приятно.

«Публика сегодня куда отзывчевее, чем обычно», — радостно отмечаю я про себя. Выступавшие передо мной Кэндзиро и Дэвид своим «ахха» разогрели аудиторию, так что я пришла на готовенькое. Лафа, да и только.

А ведь так бывает далеко не всегда.

Обычно в первые минуты после того, как поднимается занавес, я ощущаю исходящий от зрителей холодок. Среди сидящих в зале людей нет ни одного, кто пришёл бы сюда ради того, чтобы послушать никому не известную певицу по имени Ринка Кадзуки. Все эти люди оказались здесь совершенно случайно, как, впрочем, и я сама, случайная «звезда» сегодняшнего шоу. Тем не менее зрители собрались для того, чтобы послушать концерт и, стало быть, связывают со мной какие-то надежды. Но если, поймав на себе их взгляды, не поразишь их сразу же чем-нибудь этаким, то побороть равнодушие зрительного зала уже не удастся. И тогда останется лишь отрабатывать свой номер, наклеив на лицо широкую улыбку. Более жалкого положения для артиста не существует. В такие минуты с особой остротой ощущаешь собственную «третьесортность» и понимаешь, что нет на свете человека несчастнее тебя.

И всё же даже в подобной ситуации можно найти дорожку к сердцам зрителей, рассказав им про свою родину или подпустив какую-нибудь «сезонную» фразу: «Как красиво цветёт нынче сакура, не правда ли?» Когда после этого начинаешь петь, атмосфера в зале уже другая.

Представьте себе, что вы поставили на огонь кастрюлю с холодной водой и крупно нарезанными овощами. В какой-то момент вода закипает, начинает булькать, и овощи постепенно развариваются. Сейчас я наблюдаю со сцены похожую картину. Зал бурлит и напоминает горячее варево, и я одним поднятием руки, одним движением ноги способна повергнуть его в смех или экстаз.

На этом этапе зрители, естественно, стремятся отблагодарить исполнителя и несут ему так называемые «чаевые». Кто и когда завёл этот обычай, неизвестно, но подносить артистам денежные купюры полагается, зажав их между палочками для еды. От того, сколько денег мы получаем в виде таких вот чаевых, напрямую зависит уровень нашего благосостояния, ведь львиную долю от причитающегося артисту вознаграждения прикарманивает агентство. Рассчитывать на эти гонорары — пустое дело. Отработав два концерта в день, мы получаем всего-навсего восемнадцать тысяч иен. Смех, да и только! Без вычета комиссионных эта сумма составляет где-то от тридцати до пятидесяти тысяч. При том, что возможность выступить в концерте подворачивается от силы четыре-пять раз в месяц, прожить на такие деньги невозможно.

В прошлом месяце, например, мой «официальный» заработок составил всего девяносто тысяч, — агентство обычно перечисляет нам всю месячную сумму сразу. Неофициально же, в виде чаевых, я за пять концертов (десять выступлений) получила около ста пятидесяти тысяч иен. На эти деньги даже в Токио худо-бедно прожить можно.

Судя по количеству купюр, которые зрители суют мне в вырез платья и в сжимающую микрофон руку, сегодня мне опять светят приличные чаевые. В отличие от кабаре, на горячих источниках десятитысячных банкнотов артистам, как правило, не преподносят, но когда пожилые люди протягивают тебе замусоленные тысячеиеновые бумажки, сердце переполняется чувством благодарности. Эти деньги не хочется проедать. Я предпочитаю использовать их для обновления сценического гардероба или тратить на нотные записи и пластинки любимых певцов, у которых стараюсь учиться.

«Молодец, девонька, так держать! Приезжай к нам ещё!» — доносится из зала.

Занавес медленно опускается. Славный нынче получился супчик — горячий, густой, наваристый. Хочется плакать от счастья.

Вдобавок мне сегодня ещё и маслица перепало. Такая удача случается один раз из десяти. Когда на тебя вдруг сваливается с неба лакомый кусочек, все вокруг: и зрители, и Кэндзиро, и конферансье — кажутся замечательными людьми. Сегодня — как раз такой день. Потрясающе!