Сто суток войны - [182]

>99 «У позиции морских артиллеристов мы на несколько минут задержались. Политрук батареи… был первый человек за утро, четко и ясно доложивший обстановку…»

127-й морской батареей, которая спасла положение и остановила немцев на Арабатской стрелке в ночь с 16 на 17 сентября, командовал лейтенант Василий Назарович Ковшов, шахтер, потом краснофлотец, командир батареи, к началу войны — артиллерийский офицер. Впоследствии, в ноябре 1942 года, он, судя по документам, пропал без вести.

Из донесений о действиях батареи за 16 сентября видно, что минометным огнем немцев на ней было ранено одиннадцать краснофлотцев. В рапорте, написанном «во исполнение личного приказания члена Военного Совета 51-й армии, корпусного комиссара товарища Николаева о награждении отличившихся в этом бою артиллеристов», упоминается фамилия комиссара батареи Н. И. Вейцмана, того самого политрука, который первым в тот день ясно и четко доложил Николаеву обстановку.

>100 «…Николаев, в человеческое поведение которого я просто влюбился, все-таки, по моему смутному ощущению, делал что-то не то, что ему нужно было делать как члену Военного Совета…»

Я с большим интересом нашел в мемуарах Батова несколько упоминаний о Николаеве. Приведу два из них, в сущности дополняющие друг друга.

«Николаев по своему обыкновению облазал весь передний край 156-й дивизии, как раз в этот день немецкие самолеты просто не давали житья. Ну, Николаев-то был к опасностям боевой обстановки равнодушен, наоборот, его как будто приводило в хорошее настроение сознание, что он вполне делит эти опасности с массами бойцов и офицеров. К сожалению, он не ответил на волнующие нас вопросы: оценка противника, вероятное направление его удара, а самое главное — наши резервы…»

«…Ему, как и многим товарищам, испытавшим чрезмерное выдвижение в конце тридцатых годов, было туговато… На Хасане он был комиссаром полка. Теперь — член Военного Совета армии, действующей на правах фронта. С командующим у них не было взаимного понимания: командарм подавлял его эрудицией. Не будучи в состоянии поправить командарма в главном, товарищ Николаев исправлял частности, уезжал в полки, в родную для него стихию боя».

Прочитав это, я еще раз заново подумал об Андрее Семеновиче Николаеве, о своей тогдашней, в общем восторженной, оценке его личности и о том, что представлял собой этот человек в действительности. Не с точки зрения молодого военного корреспондента, восхищенного его храбростью, а с более существенной точки зрения — его соответствия занимаемой им должности члена Военного Совета отдельной армии, находившейся на правах фронта.

Смотрю личное дело Николаева, разрозненные архивные документы, бросающие свет то на один, то на другой кусочек его биографии, и думаю о том, что Батов, конечно, прав: там, в Крыму, Николаеву было туговато.

Смотрю на документ, называющийся «Личным листком перемещений и назначений», и вижу оттиснутое на нем поспешными лиловыми штампами такое лихорадочно-быстрое выдвижение, которое другого человека, нравственно менее цельного, чем Николаев, вообще могло бы душевно искалечить.

14 августа 1936 г. — Штамп: присвоено звание старшего политрука.

3 декабря 1937 г. — Назначен начальником политотдела Академии Генерального штаба.

8 декабря 1937 г. — Штамп: присвоено звание батальонного комиссара.

8 июля 1938 г. — Назначен исполняющим обязанности начальника политуправления Первой армии Краснознаменного Дальневосточного фронта.

10 июля 1938 г. — Штамп: присвоено звание полкового комиссара;

31 июля 1938 г. — Утвержден начальником политотдела этой же армии.

14 августа 1938 г. — Штамп: присвоено звание бригадного комиссара.

10 сентября 1938 г. — Назначен начальником политуправления I Отдельной Краснознаменной армии.

18 ноября 1938 г. — Назначен членом Военного Совета Киевского особого военного округа.

19 ноября 1938 г. — Штамп: присвоено звание дивизионного комиссара.

2 февраля 1939 г. — Штамп: присвоено звание корпусного комиссара…

Если все это подытожить, окажется, что человек, бывший еще 2 декабря 1937 года выпускником Военно-политической Академии и старшим политруком по званию, ровно через четырнадцать месяцев после этого был уже корпусным комиссаром и членом Военного Совета округа.

Что сказать об этом? Еще раз приходится сказать то же самое: страшные тридцать седьмой-тридцать восьмой годы, страшное для армии время. Страшное не только для тех, кто, не зная за собой никакой вины, погиб, и не только для тех, кто после года-двух-трех лет тюрьмы вернулся в армию, чаще несмотря ни на что не сломленными, но иногда и сломленными. Страшное и для тех, кого вот так, как Николаева, швыряя через несколько ступенек, бездумно, нелепо, беспощадно по отношению к ним самим возносили вверх по военной лестнице, повышая сплошь и рядом губили, а потом с них же беспощадно требовали ответа за то, в чем они, в сущности, не были виноваты, потому что период созревания обязателен не только для пшеницы или кукурузы, но и для людей. Ибо даже самый бесстрашный человек не может силою одних приказов и лиловых штампов в личном листке превратиться за год или за два из старшего политрука в корпусного комиссара, как это было с Николаевым, или из старшего лейтенанта стать заместителем наркома обороны и командующим военно-воздушными силами, как это было, скажем, с храбрейшим летчиком Рычаговым…