Сто процентов - [2]

Вернувшись с совещания, она на следующее утро сказала в учительской:

— Возмутительные люди родители Коноплева! Подкинули мальчишку бабке — и горя мало, что из него получится.

— Подкидывание бабкам — явление нередкое и не всегда возмутительное, — отозвался директор школы Степан Трофимович, учивший второй и четвертый классы. — У них, я имею в виду Коноплевых, кажется, там с жильем не налажено. Да и воздух в деревне гораздо лучше. А Шурку, конечно, не надо было брать в школу. Помните, я вам еще осенью говорил? Один ученик в классе — это не ученик. А вы сразу на дыбы: «Как можно! У нас всеобуч!» Пусть бы нас лучше за несоблюдение всеобуча поругали. К будущему году их для первого класса с десяток подрастет. А так что ж… Трудно его учить, и вы, простите, дорогая Мария Васильевна, вы же его и не учите.

Степан Трофимович говорил мягко, наставительно, но без осуждения. Это был спокойный, хороший человек, лет на тридцать пять старше Марии Васильевны, и лет на тридцать с лишним было у него больше стажа. На обратном пути, когда они слезли с машины на краю Антипкина и пошли по заснеженной дороге, он сказал негромко:

— Что ж… Не так уж это и удивительно, я имею в виду, что Коноплев устроил нам стопроцентную неуспеваемость.

Да, отличный человек был Степан Трофимович, и несчетное число раз Маша обращалась к нему за советом, рассказывала о своих третьеклассниках. В письмах домой и подругам она без конца расхваливала и Степана Трофимовича и его жену.

Услышав фразу: «Вы же его и не учите» — Мария Васильевна растерялась. Губы у нее дрогнули от обиды.

— Как это так — не учу?! Учу без конца! Он не слушает ничего. И озорник невозможный. На улице коноводит ребятами не только младше себя, а и второклассниками. Сама видела!

— Раз коноводит уже, — значит, голова работает.

Степан Трофимович встал, сунул под мышку журналы.

Уже в дверях старый учитель проговорил всегдашним своим мягким и неторопливым тоном:

— Жалеете вы для Коноплева время, Мария Васильевна. Я имею в виду — невольно жалеете. Да оно, собственно, и не удивительно.

«Что он говорит: не учу, время жалею! Он и прежде что-то такое говорил…» Но вдумываться, постараться понять было некогда. Мария Васильевна наспех остудила руками горячие щеки, сделала спокойное лицо и пошла в класс. На секунду она остановилась в дверях, окинула взглядом чинно стоявших у парт ребят, прошла к столу, сказала ровным голосом:

— Садитесь, дети!

И успокоилась.

* * *

Нюра Шевцова — умное светлое личико, аккуратные косички — усердно отвечает:

— Старик, старичок, старички. Дуб, дубок, дубочек, дубочки. Домик, домики. Когда суффикс «ек», то во множественном числе гласная «е» пропадает: дубочек — дубочки. А когда суффикс «ик», то во множественном числе гласная «и» остается: домик — домики.

Третий класс проходит суффиксы. «Первый класс» в это время пишет букву «г». Пишет, конечно, карандашом. Давать чернила «первому классу» бесполезно: он только вымажет себя и соседей.

Сегодня Мария Васильевна то и дело косится на третью парту. И всякий раз видит, что там сверкают карие лукавые глаза. У пишущего человека глаза бывают опущены. А тут они почему-то зыркают по сторонам. Как, впрочем, всегда. Только на рисовании их не видно.

Потом третий класс пишет упражнение.

— Коноплев, пойди сюда!

Шурка с перевальцей, в своих больших валенках, подходит к столу и кладет перед ней тетрадку. Валенки, наверно, старые материны — в бабкиных совсем утонул бы. У ж валенки-то могли бы как-нибудь втроем ему купить, если прошлогодние малы! Курносая физиономия Коноплева сияет. Он всегда подходит к столу с таким радужным, праздничным видом, будто приготовил занятный сюрприз или ждет каких-то чудес.

Мария Васильевна смотрит в тетрадку. Господи! Строчка немыслимых крючков. И это буква «г»? А на второй строчке…

— Что это такое? — спрашивает она строгим шепотом и тычет пальцем в тетрадку. — Какие-то согнутые человечки?

— Это суффиксы, — следует ликующий ответ. — Они ведь старички. Тетя Марья Васильевна, а почему…

Она сурово прерывает жаркий шепот (они всегда шепчутся, чтобы не мешать третьему классу):

— Сколько раз я тебе говорила: не смей называть меня «тетя»!

— Не тетя Марья Васильевна, — покорно и быстро шепчет Шурка, — а почему у ястребьев кривые носы?

Невольно Мария Васильевна пытается вспомнить, какой клюв у ястреба, и не может.

— О ястребах поговорим потом. Смотри, как надо писать букву «г». Вот волосяная палочка, а тут нажим. — Она выводит в его тетради несколько букв. — Ты видишь? Дома напишешь три строчки таких «г».

— Хорошо… Те… Марья Васильевна, а почему дым из трубы идет синий?

Вечная история: вопросы сыплются из Коноплева, как зерно из дырявого мешка. За те двадцать — двадцать пять минут, что он сидит молча на своей третьей парте, они накапливаются в неимоверном количестве. И он уверен, что учительница знает все на свете.

Мария Васильевна старается быть терпеливой.

— Ни о чем постороннем говорить мы сейчас не будем. Займемся устным счетом. Сколько будет, если к двум ты прибавишь три?

С хитрой улыбкой «первый класс» спрашивает:

— А чего — два?

— Ну, хотя бы… апельсина. К двум апельсинам ты прибавляешь три.