Сто лет - [140]

— Это верно, ведь тогда дети останутся беспризорными. А у немцев нет ни времени, ни желания заниматься этим самим, — усмехнулась Эрда.

Засмеялись и остальные. Не перестав, однако, оставаться серьезными. Что их всех ждет? Как долго еще продлится эта война? Кого можно считать другом, кто — "полосатый",[17] а кто — предатель? Даже здесь, в этом отдаленном уголке страны, могло произойти что угодно. Кто-то мог выдать тех, кто слушал английское радио.

— Будем надеяться, что не повторится тот случай, когда пятьсот учителей были отправлены в Киркенес на штрафные работы за то, что отказались учить детей по нацистским правилам, — вздохнул Бьярне и дал малышу чайную ложку. Малыш энергично застучал ею по столу.

— Да, я слышал об этом, когда плавал. В Трондхейме их натолкали в маленький "Шерстад", как сельдей в бочку, и всю долгую дорогу на Север почти не кормили. — Ханс покачал головой.

— Это для острастки. Но получилось наоборот. Помните, сколько тогда сразу возникло групп протеста? Они действовали не хуже. Теперь многие учителя уже вернулись обратно, а Квислинг бранится и говорит, что учителя навредили норвежскому народу, — засмеялся Бьярне и обмакнул сухарь в кофе.

Венские булочки он оставил гостям. Бьярне никогда не был большим охотником поесть. Это было видно по его высокой худощавой фигуре. Ребенок протянул руку за сухарем. На нем был свитерок и шерстяные штанишки, он так жадно сосал сухарь, что изо рта у него бежала слюна.

— Бьярне, следи, чтобы ребенок не испачкался! — сказала Эрда, не отрываясь от теста, словно у нее на спине были глаза.

— Самое страшное, что многое от нас не зависит, — сказала Йордис.

Неожиданно у нее в теле возникло беспокойство. Живот. Больно ей не было. Только слегка давило. Так же было и вчера вечером. Наверное, из-за ссоры с Хансом, хотя сегодня они оба делали вид, будто ничего не случилось. Он не терпел, когда она ему возражала. Сердился, словно она хотела его унизить. Но у нее не было такого намерения. Она только боялась за него и не хотела, чтобы он ходил слушать радио.

— Представьте себе, что некоторые парни захотели записаться в полк "Нурланд", чтобы их послали на Восточный фронт. Вот идиоты! — воскликнул Ханс.

— В армии Гитлера их считают героями, — хмыкнула Эрда.

Йордис подумала, что не любит героев, независимо от того, на чьей стороне они сражаются. Что-то ей подсказывало, что в любом случае от этого дурно пахнет. С первого дня беременности она стала остро реагировать на запахи. И с трудом находилась в комнате, где курили мужчины.

— Боюсь, в сегодняшнем мире у этих героев неопределенное будущее, — сухо сказал Бьярне.

Он редко повышал голос. Тем более без нужды. Йордис никогда не понимала, как они с Эрдой ладят друг с другом, уж слишком они были разные.

— Мне сегодня приснился страшный сон, — неожиданно, не подумав, сказала она.

— Ты его помнишь? — спросила Эрда.

— Да, немного, но главное, он был очень страшный.

— Расскажи, — попросил Бьярне и рукой вытер малышу рот.

Йордис помолчала и искоса взглянула на Ханса. Он ел булочку.

— Мне приснилось, что я находилась на пароходе, в который попала торпеда, однако мне удалось доплыть до берега. Со своим животом я с трудом перелезла через камни. А когда оглянулась, то увидела, что это не камни, а мертвые солдаты. И под каждым лежал такой же мертвый ребенок. Солдаты как будто прикрывали детей своими телами... Этакие ракушки. Но, видно, это не помогло. Дети все равно погибли. Я ползала вокруг и единственная во всем мире знала, что мертвые тела не могут спасти мертвых детей.

— Что ты имеешь в виду, говоря, что единственная это знала? — спросил Ханс и доел булочку.

— Просто знала, и все. Ведь я была там одна, — проговорила Йордис.

— Грустный сон, — сказала Эрда и бросила на противень тесто для первого хлеба.

— Я-то была живая...

— В твоем положении это вредный сон, — сказал Ханс.

— Человек не властен над своими снами, — заметил Бьярне.

— Скорей бы кончилась эта война! — воскликнула Эрда. — Все эти продуктовые карточки... Предписания и запреты...

Йордис глубоко вздохнула, потерла рукой спину и выпрямилась.

— Когда не будет карточек, мы с Хансом останемся без работы, — засмеялся Бьярне.

— Как бы там ни было, но нам еще не плохо, — тихо сказала Йордис.

Низ живота тянуло. Неужели подошло время? Она медленно встала и поблагодарила за кофе с булочками. Потом прошла в сени, чтобы взять анорак и сапоги. Ей хотелось выйти в уборную, чтобы побыть одной.

К хлеву вела скользкая тропинка. Синели сугробы, хотя было еще не поздно. Йордис шла раскинув руки, словно канатная плясунья. На невидимом канате.

Бьярне заботится о своей семье, подумала она. Построил дом, и хлев тоже совсем новый. Правда, они с Эрдой поженились еще до войны. С тех пор прошла как будто целая жизнь. Все это было до того, как она купила велосипед. До того, как начала работать у Педерсенов на Хамарёе. До того, как встретила Ханса.

Сидя в уборной, она снова почувствовала, что у нее внутри как будто что-то рвется. Здесь, у Эрды, рожать во всяком случае нельзя. Эрде хватает своих забот. Хельга обещала Йордис помочь при родах. А более надежного человека, чем Хельга, Йордис не знала.