Сто фильтров и ведро - [3]

Опыт учит, что зовут тебя тогда, когда больной скорее мертв, чем жив, потому что наша национальная трагедия в том, что кухарка по-прежнему правит государством, все понимают в футболе, медицине и литературе, прежде всего — в бизнесе, и исключений из этого правила нет.

Пригласить консультанта для большинства означает признать себя безмозглым идиотом, в бизнесе все-таки не понимающим — вот с чем большинство может примириться для вида, но в глубине души — никогда! Никому не достает мужества и ума выйти из бизнеса вовремя. Я говорю о тихой минуте наедине с собой — или со стаканом, как-нибудь поздней ночью, когда глядя в окно и отупев от усталости, признаешь, что ты не состоялся, как предприниматель — по зависевшим или не зависевшим от тебя причинам — и что все усилия напрасны, деньги и время потрачены зря, ты просто приобрел некий опыт, и, если умеешь подниматься, надо начинать все заново.

Дело не в том, что люди малодушны. Хемингуэй прав: люди не верят в поражения, пока не увидят руины. Люди с упорством одержимых бьются за проигранное дело — за честь, выродившуюся в дело чести, читайте Альбера Камю. Компании — как дети. Стратегия управления, в сущности, стоит на этой аналогии, хотя подходы Ансоффа могут показаться механичными. Дети зависят от среды — в большей степени, чем от родителей. Конечно, если родители шире и выше среды, то есть, способны заменить среду, то в состоянии не только защитить свое чадо, но научить его использовать среду, в которой плохого и хорошего поровну. Это тоже, что одолеть жизнь. Некоторым удается. Но статистика — гигантский мартиролог начинаний — гласит, что девяносто восемь процентов компаний не живут и трех лет, а ведь это кошмарная цифра! Гибнет почти все, что начиналось, как вдохновение, во что верили люди, ради чего выбивались из сил, когда мерцали мониторы, и телефонные трубки к концу дня надо было протирать салфетками. Мы — особый случай. Если страна проиграла войну — и что всего хуже, идеологическую, когда, все проиграно и пошло прахом, но проигравшие ее чины остались на своих местах, а мир изменился в мгновение ока — безразлично, как ты командовал ротой. Это больше не имеет значения. Просто менеджер может вывести компанию из боя с наименьшими потерями, а то и вовсе без потерь, если ему повезет. Если повезет, спасти роту.

Можно многое, и, что не говори, все зависит от людей.

Я повидал людей — и, может быть, поэтому предпочитаю работу надомную или кабинетную той, которой учился столько лет: высшей математике управления: инвестиционному проектированию, менеджменту, директированию — словом, всему, чем должен владеть универсал. Я повидал людей всяких и разных. Одни смотрели на меня как на мага, по мановению которого пустота в их голове не будет больше заполняться секретаршами, креслами, клерками, вертолетами, кейсами, а наполнится цифрами, схемами сделок, оговорками контрактов, движением товаров, производством услуг — и дела в их компании придут в порядок как по щелчку, и компания попрет по проторенной дороге в большой бизнес, как лимузин представительского класса; другие ненавидели меня задолго до того, как я переступал порог, и в их глазах читался ужас — перед тем, что вот сейчас я полезу в документы, в безграмотные договоры, устав, сварганенный тяп-ляп, в балансы, отчеты, разворошу всю эту смердящую навозную кучу — и обнаружится дно обычной выгребной ямы, полной отбросов, что для них было даже страшней ареста счетов, банкротства и кредиторов пятой очереди; третьи готовы были кормить меня, подавать плащ, стул, воду, водку, возить на себе в баню с девками и заменить их, если припрет — лишь бы не делать то, что нужно — думать, считать и принимать решения, только бы этот распроклятый эксперт думал и делал все за них; четвертые пытались лезть со мной в споры, в управленческие и мировоззренческие — и в таких случаях я снимал часы, клал на стол, и час спустя спокойно и доходчиво объяснил, что они потеряли еще сто семьдесят пять долларов и ровно час времени для принятия решений; пятые вели себя как психопаты в предынфарктном состоянии — звонили мне среди ночи, а днем держали меня за руку, будто я сейчас растворюсь, вернусь назад в сон хорошей поры, который снился им, когда они начинали свое дело (одна пожилая дама даже купила мне пейджер, который, я, должен был носить, не снимая, как пес — ошейник с электронным маяком), — словом, я повидал людей в избытке.

Но эти две были особенные. Конечно, я еще не знал, что Иришка — актриса с дипломом, а вторая — воплощенная кротость, глупей Иришки в шестнадцать раз, если такое возможно теоретически. Когда меня представляли им, обе сидели на диване, прижавшись друг к дружке, и вторая — Маша или Машец, как называла ее Иришка, только что прилетела из Канады, и ее познабливало; кутаясь в шаль, — в эдакий атрибут приусадебного быта — она глазела на меня, не мигая и не отрываясь, тихо и безоговорочно вверяясь мне, — мне же было наплевать с высокого дерева на них, на серую шаль, и на мамины блинчики (о блинчиках мы тоже поговорим), потому что я пришел делать дело.