Стинг. Сломанная музыка. Автобиография - [22]

Единственный школьный предмет, который мне нравится, это пение. Мы заучиваем народные и религиозные, а также рождественские песни, которые распеваем хором под аккомпанемент пианино. У меня, оказывается, неплохой голос, но, когда мистер Лоу просит каждого из нас немного попеть соло, я пою не своим настоящим голосом, а как пролетарий. И лишь для того, чтобы не потерять уважение своих хулиганистых приятелей. Иногда, когда с задних рядов хора звучит чистое сопрано, на лице мистера Лоу появляется удивленное выражение, но ему так и не удается узнать, кому принадлежит этот голос.

Брайан, я, еще два парня и девять девочек вскоре переходят в среднюю классическую школу. В результате я все сильнее чувствую отчуждение от остальных учеников, включая Томми Томпсона, обреченных остаться в этой общеобразовательной богадельне для бедных, в которой уровень образования, а также возможностей учеников после окончания школы находятся ниже плинтуса. Это понимают все ученики, наши учителя и мы сами, то есть все те, кто переходит в новую школу. Мы будем ходить в школьной форме, учить латынь и вариационное исчисление. Мы будем думать по-другому, от нас будут ждать, что мы начнем вести себя по-другому, и мы будем воспринимать факт того, что мы – другие, как свое неотъемлемое право. И шрамы от этой считающейся нормой жестокости останутся в душах всех, вне зависимости от того, какую школу они закончили.

К тому времени, когда я начну обучение в новой школе, произойдет Карибский кризис из-за расположенных на Кубе советских ракет, и короткий период разрядки напряжения в доме № 84 на Стейшен-роуд подойдет к концу. Будет казаться, что мир находится на грани ядерной катастрофы и хаоса, а в доме над молочной лавкой начнутся отвратительные и мерзкие сцены.

Практически во всех разговорах родителей присутствует сарказм, слышны едкости и колкости. Отец с матерью стремятся ранить и уколоть друг друга. Мы с братом узнаем ужасный язык разрушения. Идет затяжная окопная война, и мы с братом сидим в траншее, над нашими головами нависли ядовитые облака взаимных обвинений, которые неизвестно когда рассеются. Когда у матери не хватает слов, она бросает в голову отца первым попавшимся под руку предметом. Отец никогда не занимается рукоприкладством, лишь мрачно смотрит на нее, говорит что-нибудь саркастическое и снова молчит, что раздражает мать еще сильнее. Возможно, мама бессознательно стремилась к физическому разрешению спора и отец подсознательно об этом догадывался, но не поддавался на провокации. В любом случае я был рад, что дело ни разу не дошло до драки и не пролилось ни одной капли крови.

Сегодня родители ругаются по поводу драгоценной машины Vauxhall Victor. Четверг, мама должна ехать к Нэнси, но отец по какой-то причине отказывается разрешить ей взять автомобиль.

«Куда ты собралась?»

«Туда, где бываю каждый вечер по четвергам», – отвечает она.

«Интересно, куда же именно?» – спрашивает он неестественно вежливо, но со скрытой иронией.

И все начинается заново, все повторяется. Он упрекает ее в том, что она отвечает очень уклончиво, и не соглашается с приписываемым ему сарказмом, но никто из них не доходит по прямых обвинений, не называет вещи своими именами. Спустя некоторое время загнанная в тупик мать орет как сумасшедшая. Она не в состоянии ответить на колкости отца и успокоиться, что бы он ни сказал или ни сделал.

Младший брат сосет большой палец, а я играю на гитаре и мысленно молюсь, чтобы родители перестали ссориться. Как я понимаю, если они расстанутся, то я останусь с отцом. Я очень сильно люблю мать, но заботу о своей жизни могу доверить только отцу. Он хороший солдат, честный и смелый человек, твердо привязанный к реальности своим стоицизмом, в то время как мать превратилась в визжащее привидение. У меня ужасное предчувствие, что она умрет молодой.

Мать одерживает победу в спорах исключительно благодаря высоким децибелам и язвительности. Она поднимается на второй этаж, чтобы переодеться. Я незаметно выхожу из дома через заднюю дверь, сажусь на велосипед и жду на углу Лорел-стрит.

Мать появляется через двадцать минут, вся раскрасневшаяся и нарядная. Ее движения и энергетика резкие, как у преследуемого охотниками оленя. Она отъезжает на машине, я следую за ней на велосипеде. Нэнси живет в полутора километрах от нас на восток, но мать движется по Хай-стрит в совершенно другом направлении. Я следую за ней с нарастающим чувством паники. Кручу педали изо всех сил, я настолько близко от нее, что мама должна заметить меня в зеркале заднего вида. Ее машина набирает скорость, оставляя за собой синий дымок выхлопа, а я пытаюсь не отставать. Я слышу скрип трансмиссии, звук переключения скоростей, и вот мама отрывается от меня.

Вернувшись домой, я прохожу мимо закрытой двери родительской спальни. У отца, наверное, снова мигрень, или я думаю, что у него мигрень, потому что слышу, как он тихо плачет, но я не знаю, как ему помочь.

3

В сентябре 1962 года я начинаю обучение в средней классической школе Св. Кутберта в Ньюкасле. Каждое утро в восемь часов я выхожу из дома и сажусь на поезд до Центрального вокзала, потом еду на автобусе № 34 до Вестгейт-роуд, на которой расположена школа в западной части города. До школы я добираюсь почти за час. С улицы главное здание школы выглядит зловеще и мрачно, словно вступительные кадры из хоррор-фильма. Взгляд притягивают угрожающе темные многостворчатые окна кирпичного здания готической архитектуры и скучные серые пристройки с классными комнатами, несмело расползающиеся от главного корпуса, будто опоясывающий лишай. Здесь я провел семь лет своей юной жизни, и мой первый день в школе не предвещал ничего хорошего.