Стиль модерн - [121]

Рядом с Лили, как бы угадывая ее мысли, занервничал кот Нарцисс. Не отрываясь от руля, она погладила его по спине, но он упорно корябал когтями подушки «Гиспано». Впрочем, последнее время он был невыносим. Годами сопровождая ее с образцовой верностью из меблированных комнат в отели, кот откровенно взбунтовался, в окружении роскоши вернувшись к своим капризам котенка. Как и Файя, он предпочитал всякую искусственность и не успокаивался, пока не принимал позу сфинкса в свете софитов или с удивительной живостью не приводил в беспорядок атласные покрывала в комнате своей хозяйки. Он не выносил Белой виллы, — возможно, то же чувство испытывала бы к ней и Файя.

Показалась длинная аллея, в конце которой виднелась ограда виллы. Лили взглянула в зеркало заднего вида: голубая машина исчезла — еще один побежденный ею мужчина. Лили остановила машину и отворила ворота. От земли поднимались любимые ею запахи гладиолусов и маргариток, смешанные с ароматами спеющих груш, что навевало мысли о конфитюре. Они уносили ее в далекое лето Шармаля и еще дальше — в те туманные времена детства, когда она еще не была знакома с Файей…

Этим вечером Белая вилла не принесет успокоения — у нее назначено свидание с Вентру. Он позвонил этим утром в киностудию. Когда ей сказали, кто вызывает ее к телефону, Лили не дрогнула. Прекрасное безразличие так подходило ее образу. Однако она могла ликовать: месяцами она пестовала свою месть, месяцами вынашивала план, которому следовала этап за этапом в ожидании того единственного момента, когда красивый, богатый, могущественный Вентру будет просить встречи с ней. «На Белой вилле, — ответила она, — сегодня вечером. Это в Лувесьене. Вы не заблудитесь». Обращение на «вы», должно быть, обескуражило Вентру, потому что он продолжил: «В котором часу я могу приехать?» — «Не раньше девяти». — «Тогда лучше в Париже?» — «Нет, там. Точно в девять. Ни раньше, ни позже. У меня мало времени».

Она могла бы потянуть со встречей еще несколько дней, недель, почему бы и нет? Но игру нельзя было затягивать. Копировать Файю, проникнуться ее ролью до малейших деталей, ожесточиться в жизни, так же как и в фильмах, создавать образы фатальных и неуловимых созданий — все это уже было невыносимо. Теперь пробил час последнего сражения — Вентру будет здесь через двадцать минут. Ей надо поторопиться.

Перед тем как открыть дверь, Лили долго вдыхала запахи сада, словно прощаясь с ним.

Электричество в доме было проведено таким образом, что стоило повернуть ключ, и сразу зажигался свет в прихожей, в нефритовых вазах, освещавших лестницу, наконец, на втором этаже, в ее комнате, где царил трельяж. Все было на месте: драгоценный карандаш «Гипнотический Кисайель», которым она уточнит разрез своих глаз, — очень легкий зеленый оттенок, которым она пройдется по краю век, чтобы усилить иллюзию взгляда Файи, — и пудра из слоновой кости для кожи.

Лили придирчиво рассматривала себя в зеркале. Вблизи было видно, что она вовсе не Файя. «Однажды утром, — подумала она, — лицо выскользнет из-под слоя косметики, сопротивляясь всей науке макияжа, и проявятся те черты, которые расскажут о всей тяжести восхождения, страданиях содержанки, мучительной работе кинозвезды». Она устала от оранжерейной жизни, от всех своих ролей: Весталка с Ганга, Султанша Любви, Третья дочь раджи, Черная Принцесса, Белая Принцесса, — и так далее, пока не иссякнет ее красота. Ей надоела эта египетская мишура, в которую ее постоянно наряжали: нумидийские, нубийские, помпейские, карфагенские туники. С этой игрой тоже надо было кончать.

Лили окунула нос в пуховку для пудры и тщательно распылила ее, надела бледно-зеленое платье — любимый цвет Файи, задрапировала на бедрах, по моде, длинную полоску кисеи подходящего оттенка. Когда она выбирала жемчужное ожерелье в тон макияжа, Нарцисс начал плеваться.

— Ты не любишь этот дом, — прошептала Лили. — Но еще больше тебе не понравится мой посетитель… Вентру! Ты всегда терпеть его не мог. Как и я. Как и Файя, наверное…

Кот злобно посмотрел на нее и тут же, как обычно, быстро переменив настроение, подошел потереться о вышитый шелк. Она хотела его погладить, но он вдруг выгнулся и его шерсть встала дыбом.

Вдалеке ей послышался звук мотора. Лили замерла на несколько мгновений на верху лестницы — тишина — и вернулась к трельяжу. Ей стало немного страшно. Она открыла сумочку, вынула оттуда маленький револьвер с перламутровым отблеском, с которым никогда не расставалась, и спрятала его под складками пояса, опять вспоминая о Файе. Было бы той страшно? Лили знала ответ. Нет, Файя отважно выходила на битву с мужчинами, понимая, насколько та была неравной. Только десять лет назад враг мог быть нежным и благородным. Вкус к жизни — это настоящее искусство наслаждения и знание, как продлить удовольствие, и это свойство покинуло людей после войны. Лихорадочные метания последних лет всех ожесточили, время настоящих влюбленных прошло. В тех дворцах, где раньше привычно царили кокотки, спали теперь изнуренные жестокостью самцов эксцентричные светские женщины, павшие княгини или актрисы с именами, лживыми, как и у нее, — создания из обычной пленки, дочери тьмы и вранья, которых называли звездами. Будучи такой звездой, Лили Шарми прекрасно понимала, что стала лишь смутным спутником исчезнувшей танцовщицы, бледным напоминанием о ней. Она была подобна тем звездам, которые, как говорят, спустя столетия отсвечивают светом погибших солнц.