(…)
Конечно, на Парнасе коллежских регистраторов еще не бывало, но где-то у подножья его новый герой 30-х годов уже намечался. Вот его-то предпушкинскую историю предстоит науке выяснить. (…)
(…)
… Но онегинский стиль вовсе не преобладает в повести. Роль его, конечно, громадна; вся повесть проникнута онегинскими словосочетаниями и прямыми реминисценциями… (…)
Сняв пласт одический и пласт онегинский, мы обнаруживаем первоначальную и ведущую языковую и стилистическую стихию, у Пушкина до сих пор небывалую.
Внешний ее признак — частые переносы. Наличность их в повести давно замечена исследователями, но осталось неизученным их распределение. Между тем оно резко неравномерно. Переносов нет в абзацах «прошло сто лет…», «люблю тебя…» и, конечно, нет в резко-державинском описании погони. Зато они сосредоточены главным образом вокруг Евгения и составляют как бы строфическое обозначение всей беллетристической части повести. (…) Анализ мог бы показать, что соответствующие места написаны новым для Пушкина языком, во всяком случае не «онегинского» происхождения. Вероятнее всего, что корни этого языка уходят в бытовую беллетристику 30-х годов (это объяснило бы функцию переносов: приблизить стих к разговорной прозе). (…) Каким же образом три совершенно различных языковых строя… могли слиться в одну цельную речь повести? Очевидно, через взаимопогашение, через нейтрализацию. Что в этом процессе ведущая роль принадлежала новой беллетристической струе, видно из того, что она дана со всеми своими особенностями… (…)
(…)
Недаром Пушкин к заглавию присоединил подзаголовок «петербургская повесть»; этот подзаголовок гораздо ближе подводит нас к главной проблеме повести. (…) Евгений — вот новое, исторически значительное и исторически ведущее. Недаром Пушкин творит те элементы [языка], которые с ним связаны. Между тем противоположные элементы, связанные с дворянской столицей, с ее историей, ее великолепием, с всадником, и его явлением, он, как мы подробно доказывали выше, творит, цитируя. (…)
Для чего же вообще понадобилась Пушкину переработка литературной традиции XVIII в.? (…) Русская ода XVIII в. как поэзия прогрессивной государственности стала неотъемлемой частью русской литературной культуры. (…)
Но ода XVIII в. была (особенно к концу века) поэзией и регрессивной (монархической) государственности, своего рода ответом на французскую революцию. (…) Первостепенные поэты… создали систему возвеличения этой государственности. В борьбе с нею Пушкин берет слова ее поэтов, — лучших слов не было и не могло быть… (…) Тем самым Петр окончательно отодвинут в прошлое: его подвиг остается за ним, но превращается в великое событие прошлого; в современности же, в 30-е годы, он может действовать лишь как страшный гигантский призрак. (…) Но одновременно отодвигается в прошлое и классицизм русского XVIII в.; сплошь двусмысленное воспроизведение его тем и его эстетики является на деле тоже воссозданием литературного призрака.
(…)
Печатается по: Пушкин: Временник Пушкинской комиссии. М.; Д., 1939. [Вып.] 4–5. С. 93–94, 97-102, 108–109, 118–124.
