Стихотворения - [3]

Шрифт
Интервал

Поверь-ка слову друга и поэта:
Я заложил бы все свои стихи
За первый стих из Нового Завета…
Скорблю, старик, что наш ХХ век
Столь оказался и сварлив и смраден.
Хвала творцу! Хоть ты-то не генсек, —
И нынче мне особенно отраден.
А посему — не упрекай меня,
Что вот стучусь в твое уединенье.
Давай-ка вновь присядем у огня,
Что мы когда-то звали вдохновеньем.

"День", 12–18 сентября 1993 г.

СТАРИННЫЕ ПЕСНИ

(подготовка материала к публикации — А.Полубота)


Критик Владимир Бондаренко сказал о Николае Тряпкине, что «он, может быть, оказался последним поэтом русской глубинки, русского лада. Он не был чисто крестьянским поэтом, но все пропускал через свой крестьянский мир. Он был вольным хранителем русского слова. Не боялся и затронуть трагические темы раскулачивания, коллективизации, тяжелой жизни крестьянства».


В последний период своего творчества резко выступал против перестройки и разрушения России. Вошел в редколлегию газеты «День», был ее постоянным автором и в каком-то смысле поэтическим символом.

Вот, что писал о Николае Тряпкине поэт Юрий Кузнецов незадолго до своей смерти в статье "Заветное окошко мироздания":


"В какое время мы живём! Всюду толпа. На улицах — толпа, в квартирах у телевизоров — тоже толпа, хоть разъединённая, но загипнотизированная одним и тем же. Но пушкинская ремарка всё равно остаётся в силе: народ безмолвствует. Видимо, это надо понимать так, что он не участвует в политических страстях. Он живёт отдельно от толпы. Он поёт, он смеётся и плачет и всегда заявляет о себе, говоря устами своих певцов.

Один из таких певцов — Николай Тряпкин.

Толпа безлика, у народа есть лик. Этот народный лик проступает в творчестве Николая Тряпкина.

Бывают поэты, которые привлекают внимание "лица необщим выраженьем". Но тут другое. Тут лик.

А сам поэт обладает магической силой, одним росчерком пера он способен удерживать все времена:

Свищут над нами столетья и годы, —
Разве промчались они?

Николай Тряпкин близок к фольклору и этнографической среде, но близок как летящая птица. Он не вязнет, а парит. Оттого в его стихах всегда возникает ощущение ликующего полёта… Бытовые подробности отзываются певучим эхом. Они дышат, как живые. Поэт владеет своим материалом таинственно, не прилагая видимых усилий, как Емеля из сказки, у которого и печь сама ходит, и топор сам рубит. Но это уже не быт, а национальная стихия.

В линии Кольцов — Есенин, поэтов народного лада, Тряпкин — последний русский поэт. Трудно и даже невозможно в будущем ожидать появления поэта подобной народной стихии. Слишком замутнён и исковеркан русский язык и сильно подорваны генетические корни народа. Но если такое случится — произойдёт поистине чудо. Будем на это надеяться, а я уверен в одном: в XXI веке значение самобытного слова Николая Тряпкина будет только возрастать."

"Душа томилась много лет, "

Душа томилась много лет,
В глухих пластах дремали воды.
И вот сверкнул желанный свет,
И сердце вскрикнуло: свобода!
Друзья мои! Да что со мной?
Гремят моря, сверкают дымы,
Гуляет космос над избой,
В душе поют легенды Рима.
Друзья! Друзья! Воскрес поэт,
И отвалилась тьмы колода.
И вот он слышит гул планет
Сквозь камертон громоотвода.
Весь мир кругом — поющий дол,
Изба моя — богов жилище,
И флюгер взмыл, как тот орёл
Над олимпийским пепелищем.
И я кладу мой чёрный хлеб
На эти белые страницы.
И в красный угол севший Феб
Расправил длань своей десницы.
Призвал закат, призвал рассвет,
И всё, что лучшего в природе,
И уравнял небесный цвет
С простым репьём на огороде.
Какое чудо наяву!
А я топтал его! Ногами!
А я волшебную траву
Искал купальскими ночами!
Друзья мои! Да будет свет!
Да расточится тьма и врази!
Воспрянул дух, воскрес поэт
Из тяжких дрём, из мёртвой грязи.
Пою о солнце, о тепле,
Иду за вешние ворота,
Чтоб в каждой травке на земле
Времён подслушать повороты.

1958

"Земля, Вода, и Воздух, и Огонь!"

Земля, Вода, и Воздух, и Огонь!
Святитесь все — и ныне и вовеки…
Лети, мой Конь!
Лети, мой вечный Конь,
Через моря вселенские и реки!
Боков твоих да не коснётся плеть.
И гвозди шпор в тебя да не вонзятся.
Я жить хочу. И жажду умереть.
Чтоб снова тлеть —
И заново рождаться.

1971

"Горячая полночь! Зацветшая рожь!"

Горячая полночь! Зацветшая рожь!
Купальской росой окропите мой нож!
Я филином ухну, стрижом прокричу,
О камень громовый тот нож наточу.
Семь раз перепрыгну чрез жаркий костёр —
И к древнему дубу приду на сугор.
Приду, поклонюсь и скажу: "Исполать!"
И крепче в ладони сожму рукоять,
И снова поклон перед ним положу —
И с маху весь ножик в него засажу.
И будет он там — глубоко, глубоко,
И брызнет оттуда, как гром, молоко.
Животное млеко, наполнив кувшин,
Польётся на злаки окрестных долин,
Покатится в Волге, Десне и на Сож…
И вызреет в мире громовая рожь.
Поднимутся финн, костромич и помор
И к нашему дубу придут на сугор.
А я из кувшина, средь злаков густых,
Гремящею пеной плесну и на них.
Умножатся роды, прибавится сил,
Засветятся камни у древних могил.
А я возле дуба, чтоб зря не скучать,
Зачну перепёлкам на дудке играть.

1971

МОРЕ

Белая отмель. И камни. И шелест прилива.
Море в полуденном сне с пароходом далёким.
Крикнешь в пространство. Замрёшь. Никакого отзыва.