Стихотворения разных лет - [16]

Пережду я очередь земную,

Поверну я азбуку стальную:

— А-13-40-25.

Я не знаю, где тебя искать.

Запоет мембрана телефона:

— Отвечает альфа Ориона.

Я в дороге, я теперь звезда,

Я тебя забыла навсегда.

Я звезда — денницына сестрица,

Я тебе не захочу присниться,

До тебя мне дела больше нет.

Позвони мне через триста лет.

1945

Кузнечики

1

Тикают ходики, ветер горячий

В полдень снует челноком по Москве,

Люди бегут к поездам, а на даче

Пляшут кузнечики в желтой траве.

Кто не видал, как сухую солому

Пилит кузнечик стальным терпугом?

С каждой минутой по новому дому

Спичечный город растет за бугром.

Если бы мог я прийти на субботник,

С ними бы стал городить городок,

Я бы им строил, бетонщик и плотник,

Каменщик, я бы им камень толок.

Я бы точил топоры — я точильщик,

Я бы ковать им помог — я кузнец,

Кровельщик я, и стекольщик, и пильщик.

Я бы им песню пропел, наконец.

1935

2

Кузнечик на лугу стрекочет

В своей защитной плащ-палатке,

Не кует, не то пророчит,

Не то свой луг разрезать хочет

На трехвершковые площадки,

Не то он лугового бога

На языке зеленом просит:

— Дай мне пожить еще немного,

Пока травы коса не косит!

1946

Четвертая палата

Девочке в сером халате,

Аньке из детского дома,

В женской четвертой палате

Каждая малость знакома —

Кружка и запах лекарства,

Няньки дежурной указки

И тридевятое царство —

Пятна и трещины в краске.

Будто синица из клетки,

Глянет из-под одеяла:

Не просыпались соседки,

Утро еще не настало?

Востренький нос, восковые

Пальцы, льняная косица.

Мимо проходят живые.

— Что тебе, Анька?

— Не спится.

Ангел больничный за шторой

Светит одеждой туманной.

— Я за больной.

— За которой?

— Я за детдомовской Анной.

1958

Бессоница

Мебель трескается по ночам.

Где-то каплет из водопровода.

От вседневного груза плечам

В эту пору дается свобода,

В эту пору даются вещам

Бессловесные души людские,

И слепые,

немые,

глухие

Разбредаются по этажам.

В эту пору часы городские

Шлют секунды

туда

и сюда,

И плетутся хромые,

кривые,

Подымаются в лифте живые,

Неживые

и полуживые,

Ждут в потемках, где каплет вода,

Вынимают из сумок стаканы

И приплясывают, как цыганы,

За дверями стоят, как беда,

Сверла медленно вводят в затворы

И сейчас оборвут провода.

Но скорее — они кредиторы

И пришли навсегда, навсегда,

И счета принесли.

Невозможно

Воду в ступе, не спавши, толочь,

Невозможно заснуть, — так

тревожна

Для покоя нам данная ночь.

1958

Телефоны

Номера — имена телефонов

Постигаются сразу, когда

Каждой вести пугаешься, тронув

Змеевидные их провода.

Десять букв алфавита без смысла,

Десять цифр из реестра судьбы

Сочетаются в странные числа

И года громоздят на гробы.

Их щемящему ритму покорный,

Начинаешь цвета различать,

Может статься, зеленый и черный —

В-1-27-45.

И по номеру можно дознаться,

Кто стоит на другой стороне,

Если взять телефонные святцы

И разгадку найти, как во сне,

И особенно позднею ночью,

В час, когда по ошибке звонят,

Можно челюсть увидеть воочию,

Подбирая число наугад.

1957

Имена

А ну-ка, Македонца или Пушкина

Попробуйте назвать не Александром,

А как-нибудь иначе!

Не пытайтесь.

Еще Петру Великому придумайте

Другое имя!

Ничего не выйдет.

Встречался вам когда-нибудь юродивый,

Которого не называли Гришей?

Нет, не встречался, если не соврать.

И можно кожу заживо сорвать,

Но имя к нам так крепко припечатано,

Что силы нет переименовать,

Хоть каждое затерто и захватано.

У нас не зря про имя говорят:

Оно —

Ни дать ни взять родимое пятно.

Недавно изобретена машинка:

Приставят к человеку, и — глядишь —

Ушная мочка, малая морщинка,

Ухмылка, крылышко ноздри, горбинка, —

Пищит, как бы комарик или мышь:

— Иван!

— Семен!

— Василий!

Худо, братцы,

Чужая кожа пристает к носам.

Есть многое на свете, друг Горацио,

Что и не снилось нашим мудрецам.

1957

Лазурный луч

Тогда я запер на замок двери своего

дома и ушел вместе с другими.

Г.Уэллс

Сам не знаю, что со мною:

И последыш и пророк,

Что ни сбудется с землею,

Вижу вдоль и поперек.

Кто у мачехи-Европы

Молока не воровал?

Мотоциклы, как циклопы,

Заглотали перевал,

Шелестящие машины

Держат путь на океан,

И горячий дух резины

Дышит в пеших горожан.

Слесаря, портные, прачки

По шоссе, как муравьи,

Катят каторжные тачки,

Волокут узлы свои.

Потеряла мать ребенка,

Воздух ловит рыбьим ртом,

А из рук торчит пеленка

И бутылка с молоком.

Паралитик на коляске

Боком валится в кювет,

Бельма вылезли из маски,

Никому и дела нет.

Спотыкается священник

И бормочет:

— Умер бог, —

Голубки бумажных денег

Вылетают из-под ног.

К пристани нельзя пробиться,

И Европа пред собой

Смотрит, как самоубийца,

Не мигая, на прибой.

В океане по колена,

Белый и большой, как бык,

У причала роет пену,

Накренясь, «трансатлантик».

А еще одно мгновенье —

И от Страшного суда,

Как надежда на спасенье

Он отвалит навсегда.

По сто раз на дню, как брата,

Распинали вы меня,

Нет вам к прошлому возврата,

Вам подземка не броня.

— Ууу-ла! Ууу-ла! —

марсиане

Воют на краю Земли,

И лазурный луч в тумане

Их треножники зажгли.

1958

Новоселье

Исполнены дилювиальной веры

В извечный быт у счастья под крылом,

Они переезжали из пещеры

В свой новый дом.

Не странно ли? В квартире так недавно

Царили кисть, линейка и алмаз,

И с чистотою, нимфой богоравной,

Бог пустоты здесь прятался от нас.

Но четверо нечленов профсоюза —

Атлант, Сизиф, Геракл и Одиссей —

Контейнеры, трещавшие от груза,