Стихотворения. Проза - [23]

И где-то щелкнул ундервуд;

Спина извозчика и снег на пол-аршина:

Чего тебе еще? Не тронут, не убьют.

Зима-красавица, и в звездах небо козье

Рассыпалось и молоком горит,

И конским волосом о мерзлые полозья

Вся полость трется и звенит.

А переулочки коптили керосинкой,

Глотали снег, малину, лед.

Всё шелушится им советской сонатинкой,

Двадцатый вспоминая год.

Ужели я предам позорному злословью —

Вновь пахнет яблоком мороз —

Присягу чудную четвертому сословью

И клятвы крупные до слез?

Кого еще убьешь? Кого еще прославишь?

Какую выдумаешь ложь?

То ундервуда хрящ: скорее вырви клавиш —

И щучью косточку найдешь;

И известковый слой в крови больного сына

Растает, и блаженный брызнет смех…

Но пишущих машин простая сонатина —

Лишь тень сонат могучих тех.

* * *

Нет, никогда, ничей я не был современник,

Мне не с руки почет такой.

О, как противен мне какой-то соименник —

То был не я, то был другой.

Два сонных яблока у века-властелина

И глиняный прекрасный рот,

Но к млеющей руке стареющего сына

Он, умирая, припадет.

Я с веком поднимал болезненные веки —

Два сонных яблока больших,

И мне гремучие рассказывали реки

Ход воспаленных тяжб людских.

Сто лет тому назад подушками белела

Складная легкая постель,

И странно вытянулось глиняное тело —

Кончался века первый хмель.

Среди скрипучего похода мирового

Какая легкая кровать!

Ну что же, если нам не выковать другого,

Давайте с веком вековать.

И в жаркой комнате, в кибитке и в палатке

Век умирает, а потом —

Два сонных яблока на роговой облатке

Сияют перистым огнем!

* * *

Вы, с квадратными окошками, невысокие дома,

Здравствуй, здравствуй, петербургская

                                                      несуровая зима!

И торчат, как щуки ребрами, незамерзшие

                                                      катки,

И еще в прихожих слепеньких валяются

                                                      коньки.

А давно ли по каналу плыл с красным обжигом

                                                      гончар,

Продавал с гранитной лесенки добросовестный

                                                      товар!

Ходят боты, ходят серые у Гостиного двора,

И сама собой сдирается с мандаринов кожура.

И в мешочке кофий жареный, прямо с холоду

                                                      домой:

Электрическою мельницей смолот мокко

                                                      золотой.

Шоколадные, кирпичные, невысокие дома,

Здравствуй, здравствуй, петербургская

                                                      несуровая зима!

И приемные с роялями, где, по креслам

                                                      рассадив,

Доктора кого-то потчуют ворохами старых

                                                                         «Нив».

После бани, после оперы – все равно, куда

                                                                        ни шло, —

Бестолковое, последнее трамвайное тепло!

* * *

Сегодня ночью, не солгу,

По пояс в тающем снегу

Я шел с чужого полустанка.

Гляжу – изба, вошел в сенцы:

Чай с солью пили чернецы,

И с ними балует цыганка…

У изголовья вновь и вновь

Цыганка вскидывает бровь,

И разговор ее был жалок;

Она сидела до зари

И говорила: «Подари

Хоть шаль, хоть что, хоть полушалок».

Того, что было, не вернешь,

Дубовый стол, в солонке нож,

И вместо хлеба – еж брюхатый;

Хотели петь – и не смогли,

Хотели встать – дугой пошли

Через окно на двор горбатый.

И вот проходит полчаса,

И гарнцы черного овса

Жуют, похрустывая, кони;

Скрипят ворота на заре,

И запрягают на дворе;

Теплеют медленно ладони.

Холщовый сумрак поредел.

С водою разведенный мел,

Хоть даром, скука разливает,

И сквозь прозрачное рядно

Молочный день глядит в окно

И золотушный грач мелькает.

* * *

Я буду метаться по табору улицы темной

За веткой черемухи в черной рессорной

                                                      карете,

За капором снега, за вечным, за мельничным

                                                      шумом.

Я только запомнил каштановых прядей осечки,

Придымленных горечью – нет, с муравьиной

                                                      кислинкой;

От них на губах остается янтарная сухость.

В такие минуты и воздух мне кажется карим,

И кольца зрачков одеваются выпушкой

                                                      светлой;

И то, что я знаю о яблочной, розовой коже…

Но всё же скрипели извозчичьих санок

                                                      полозья,

В плетенку рогожи глядели колючие звезды,

И били вразрядку копыта по клавишам

                                                      мерзлым.

И только и свету, что в звездной колючей

                                                      неправде!

А жизнь проплывет театрального капора

                                                      пеной,

И некому молвить: «Из табора улицы темной…»

Стихи 1930 – 1934 годов

* * *

Куда как страшно нам с тобой,

Товарищ большеротый мой!

Ох, как крошится наш табак,

Щелкунчик, дружок, дурак!

А мог бы жизнь просвистать скворцом,

Заесть ореховым пирогом —

Да, видно, нельзя никак…

Армения

Как бык шестикрылый и грозный

Здесь людям является труд,

И, кровью набухнув венозной,

Предзимние розы цветут.