Стихотворения. Поэмы - [24]

«Чую, — каркнул, — запах трупа…» — На востоке распространено поверие, будто коршуны чуют смерть издалека и кружат над человеком, которого ждет смерть. Как только путник умирает в дороге, тотчас же появляются поблизости несколько коршунов, хотя раньше их не было видно.

Тут африканский смерч, пустыни властелин… — Смерч (ураган) — это название (американское — урикан), означающее ужасную тропическую бурю. Так как это название широко известно в Европе, я употребил его вместо арабских слов семум, серсер, асыф, для обозначения вихря, смерча (тайфуна), засыпающего иногда целые караваны. Персы называют его гирдебад.

«Лилии»

1829–1855

К *** («Нет! Не расстаться нам! Ты следуешь за мною…») Перевод Л. Мартынова

^{43}

На Альпах, в Сплюгене 1829

Нет, не расстаться нам! Ты следуешь за мною, —

И по земным путям, и над морской волною

Следы твои блестят на глетчерах высоко,

Твой голос влился в шум альпийского потока,

И дыбом волосы встают: а вдруг однажды

Увижу въявь тебя? Боюсь тебя и жажду!

Неблагодарная! На поднебесных кручах

Схожу я в пропасти, и исчезаю в тучах,

И замедляю шаг, льдом вечным затрудненный,

Туман смахнув с ресниц, ищу во мгле бездонной

Звезду полярную, Литву, твой домик малый.

Неблагодарная! Ты и сейчас, пожалуй,

Царица бала там и в танце хороводишь

Веселою толпой. А может быть, заводишь

Интрижку новую, вот так для развлеченья,

Иль говоришь, смеясь, про наши отношенья?

Своими подданными можешь ты гордиться:

Загривок рабски гнут, кадят тебе: «Царица!»

Роскошно задремав, проснешься в ликованье.

И даже не томят тебя воспоминанья?

Была б ли счастливей ты, милая, со мною,

Вручив свою судьбу влюбленному изгою?

Ах, за руку б я вел тебя по скалам голым

И песни пел тебе, чтоб не был путь тяжелым.

Я устремлялся бы в бушующие воды

И камни подстилал тебе для перехода,

Чтоб ты, идя по ним, не промочила ножки.

Целуя, согревал бы я твои ладошки.

Мы в горной хижине искали бы покоя,

13 ней под одним плащом сидели бы с тобою,

Чтоб там, где теплится пастушеское пламя,

Ты на моем плече дремала бы ночами!

24 сентября 1829 г.

Моему чичероне Перевод Л. Мартынова

^{44}

Мой чичероне! Здесь вот, на колонне,

Неясное, незнаемое имя

Оставил путник в знак, что был он в Риме…

Где путник тот? Скажи, мой чичероне!

Быть может, вскоре скроется он в пене

Ворчливых волн иль немо, бессловесно

Поглотят жизнь его и злоключенья

Пески пустынь, и сгинет он безвестно.

Что думал он, — хочу я догадаться, —

Когда, блуждая по чужой отчизне,

Слов не нашел, сумел лишь расписаться,

Лишь этот след оставив в книге жизни.

Писал ли это он, как на гробнице,

В раздумье, медленно рукой дрожащей;

Иль обронил небрежно уходящий,

Как одинокую слезу с ресницы?

Мой чичероне, с детским ты обличьем,

Но древней мудростью сияют очи,

Меня по Риму, полному величьем,

Как ангел, водишь ты с утра до ночи.

Ты взором в сердце камня проникаешь.

Один намек — и делается зримым

Тебе былое… Ах, быть может, знаешь

Ты даже то, что будет с пилигримом!

Рим, 30 апреля 1830 г.

К польке-матери Перевод М. Михайлова

^{45}

Стихи, написанные в 1830 г.

О полька-мать! Коль в детском взгляде сына

Надеждами тебе заблещет гений

И ты прочтешь в нем гордость гражданина —

Отвагу старых польских поколений;

Коль отрок — сын твой, игры покидая,

Бежит он к старцу, что поет былины,

И целый день готов сидеть, внимая,

Все слушать, весь недетской полн кручины,

Словам былин о том, как жили деды, —

О полька-мать! Сыновнею забавой

Не тешься, — стань пред образом скорбящей,

Взгляни на меч в ее груди кровавой;

Такой же меч тебе готовит враг грозящий.

И если б целый мир расцвел в покое,

Все примирилось — люди, веры, мненья,

Твой сын живет, чтоб пасть в бесславном бое,

Всю горечь мук принять — без воскресенья.

Пусть с думами своими убегает

Во мрак пещер; улегшись на рогоже,

Сырой, холодный воздух там вдыхает

И с ненавистным гадом делит ложе;

Пусть учится таить и гнев и радость,

Мысль сделает бездонною пучиной

И речи даст предательскую сладость,

А поступи — смиренный ход змеиный.

Христос — ребенком в Назарете

Носил уж крест, залог страданья.

О полька-мать! Пускай свое призванье

Твой сын заране знает.

Заране руки скуй ему цепями,

Заране к тачке приучай рудничной,

Чтоб не бледнел пред пыткою темничной,

Пред петлей, топором и палачами.

Он не пойдет, как рыцарь в стары годы,

Бить варваров своим мечом заветным

Иль, как солдат под знаменем трехцветным^{46},

Полить своею кровью сев свободы.

Нет, зов ему пришлет шпион презренный,

Кривоприсяжный суд задаст сраженье,

Свершится бой, в трущобе потаенной

Могучий враг произнесет решенье.

И памятник ему один могильный —

Столб виселицы с петлей роковою,

А славой — женский плач бессильный

Да грустный шепот земляков порою.

11–14 июля 1830 г.

Одиночеству Перевод Б. Турганова

Одиночество! зноем житейским томим,

К твоим водам холодным, глубоким бегу я

И с каким наслажденьем, с восторгом каким

Погружаюсь в прозрачные, чистые струи!

Погружаюсь, ныряю, и мысли плывут, словно волны,

Как с морскими валами, я с ними играю безмолвно,

Чтоб, устав, охладев, наконец мое бренное тело

Сном глубоким забылось и оцепенело.

Ты — стихия моя; отчего ж эти светлые воды

Холодят мое сердце, на ум навевают туманы,

И опять, как летучая рыба, взыскуя свободы,