Стихотворения, очерки, 1925-1926 - [9]

    по этому

        тихому зуду

поймешь —

      поезда̀

         с дребезжаньем ползут,

как будто

    в буфет убирают посуду.

Когда ж,

    казалось, с под речки на̀чатой

развозит

    с фабрики

        сахар лавочник, —

то

   под мостом проходящие мачты

размером

     не больше размеров булавочных.

Я горд

   вот этой

       стальною милей,

живьем в ней

      мои видения встали —

борьба

   за конструкции

          вместо стилей,

расчет суровый

       гаек

         и стали.

Если

   придет

      окончание света —

планету

    хаос

      разделает влоск,

и только

    один останется

          этот

над пылью гибели вздыбленный мост,

то,

     как из косточек,

         тоньше иголок,

тучнеют

    в музеях стоя́щие

            ящеры,

так

  с этим мостом

         столетий геолог

сумел

   воссоздать бы

         дни настоящие.

Он скажет:

     — Вот эта

          стальная лапа

соединяла

     моря и прерии,

отсюда

    Европа

       рвалась на Запад,

пустив

    по ветру

        индейские перья.

Напомнит

     машину

        ребро вот это —

сообразите,

     хватит рук ли,

чтоб, став

     стальной ногой

            на Мангѐтен,

к себе

   за губу

      притягивать Бру́клин?

По проводам

      электрической пряди —

я знаю —

       эпоха

       после пара —

здесь

  люди

     уже

       орали по радио,

здесь

  люди

     уже

       взлетали по аэро.

Здесь

   жизнь

      была

        одним — беззаботная,

другим —

     голодный

         протяжный вой.

Отсюда

    безработные

в Гудзон

    кидались

        вниз головой.

И дальше

    картина моя

          без загвоздки

по струнам-канатам,

         аж звездам к ногам.

Я вижу —

     здесь

        стоял Маяковский,

стоял

   и стихи слагал по слогам. —

Смотрю,

    как в поезд глядит эскимос,

впиваюсь,

     как в ухо впивается клещ.

Бру́клинский мост —

да…

  Это вещь!

[1925]

Кемп «Нит гедайге» >*

Запретить совсем бы

         ночи-негодяйке

выпускать

     из пасти

         столько звездных жал.

Я лежу, —

     палатка

         в Кемпе «Нит гедайге».

Не по мне все это.

        Не к чему…

             и жаль…

Взвоют

    и замрут сирены над Гудзо́ном,

будто бы решают:

        выть или не выть?

Лучше бы не выли.

         Пассажирам сонным

надо просыпаться,

        думать,

            есть,

              любить…

Прямо

   перед мордой

         пролетает вечность —

бесконечночасый распустила хвост.

Были б все одеты,

        и в белье́, конечно,

если б время

      ткало

         не часы,

            а холст.

Впречь бы это

       время

         в приводной бы ре́мень, —

спустят

    с холостого —

          и чеши и сыпь!

Чтобы

   не часы показывали время,

а чтоб время

      честно

         двигало часы.

Ну, американец…

        тоже…

           чем гордится.

Втер очки Нью-Йорком.

          Видели его.

Сотня этажишек

        в небо городится.

Этажи и крыши —

         только и всего.

Нами

   через пропасть

         прямо к коммунизму

перекинут мост,

       длиною —

            во́ сто лет.

Что ж,

   с мостища с этого

глядим с презрением вниз мы?

Кверху нос задрали?

         загордились?

               Нет.

Мы

      ничьей башки

        мостами не морочим.

Что такое мост?

       Приспособленье для простуд.

Тоже…

   без домов

       не проживете очень

на одном

    таком

       возвышенном мосту.

В мире социальном

         те же непорядки:

три доллара за̀ день,

         на̀ —

              и отвяжись.

А у Форда сколько?

         Что играться в прятки!

Ну, скажите, Ку́лидж, —

           разве это жизнь?

Много ль

     человеку

         (даже Форду)

               надо?

Форд —

    в мильонах фордов,

             сам же Форд —

                     в аршин.

Мистер Форд,

       для вашего,

            для высохшего зада

разве мало

     двух

       просторнейших машин?

Лишек —

     в М. К. Х.

         Повесим ваш портретик.

Монумент

     и то бы

        вылепили с вас.

Кланялись бы детки,

         вас

           случайно встретив.

Мистер Форд —

        отдайте!

              Даст он…

               Черта с два!

За палаткой

      мир

        лежит угрюм и темен.

Вдруг

   ракетой сон

        звенит в унынье в это:

«Мы смело в бой пойдем

за власть советов…»

Ну, и сон приснит вам

          полночь-негодяйка!

Только сон ли это?

        Слишком громок сон.

Это

  комсомольцы

        Кемпа «Нит гедайге»

песней

    заставляют

         плыть в Москву Гудзон.

20/IX — Нью-Йорк.

[1925]

Домой! >*

Уходите, мысли, во-свояси.

Обнимись,

     души и моря глубь.

Тот,

  кто постоянно ясен —

тот,

  по-моему,

       просто глуп.

Я в худшей каюте

        из всех кают —

всю ночь надо мною

         ногами куют.

Всю ночь,

     покой потолка возмутив,

несется танец,

      стонет мотив:

«Маркита,

     Маркита,

Маркита моя,

зачем ты,

       Маркита,

не любишь меня…»

А зачем

      любить меня Марките?!

У меня

   и франков даже нет.

А Маркиту

     (толечко моргните!)

за̀ сто франков

       препроводят в кабинет.

Небольшие деньги —

          поживи для шику —

нет,

  интеллигент,

        взбивая грязь вихров,

будешь всучивать ей

         швейную машинку,

по стежкам

     строчащую

          шелка́ стихов.

Пролетарии

     приходят к коммунизму

               низом —

низом шахт,

      серпов

         и вил, —

я ж

      с небес поэзии

        бросаюсь в коммунизм,

потому что

     нет мне

         без него любви.

Все равно —

      сослался сам я

            или послан к маме —