Стихотворения (Лирика декабристов) - [4]

Напрасно голос громовой

Мне верной чести боевой

В мою защиту отзывался:

Сей голос смелый пред судом

Был назван тайным мятежом

И в подозрении остался.

Но я сослался на закон,

Как на гранит народных зданий.

"В устах царя, — сказали, — он,

В его самодержавной длани,

И слово буйное "закон"

В устах определенной жертвы

Есть дерзновенный звук и мертвый…"

Итак, исчез прелестный сон!..

Со страхом я, открывши вежды,

Еще искал моей надежды

Ее уж не было со мной,

И я во мрак упал душой…

Пловец, твой кончен путь подбрежный,

Мужайся, жди бедам конца

В одежде скромной мудреца,

А в сердце с твердостью железной.

Мужайся! близок грозный час,

Он загремит в дверях цепями,

И, может быть, в последний раз

Еще окину я глазами

Луга, и горы, и леса

Над светлой Тираса струею,

И Феба золотой стезею

Полет по чистым небесам,

Над сердцу памятной страною,

Где я надеждою дышал

И к тайной мысли устремлял

Взор светлый с пламенной душою.

Исчезнет всё, как в вечность день.

Из милой родины изгнанный,

Я буду жизнь влачить, как тень,

Средь черни дикой, зверонравной,

Вдали от ветреного света

В жилье тунгуса иль бурета,

Где вечно царствует зима

И где природа как тюрьма;

Где прежде жертвы зверской власти,

Как я, свои влачили дни;

Где я погибну, как онн,

Под игом скорбей и напастей.

Быть может — о, молю душой

И сил и мужества от неба!

Быть может, черный суд Эреба

Мне жизнь лютее смерти злой

Готовит там, где слышны звуки

Подземных стонов и цепей

И вопли потаенной муки;

Где тайно зоркий страж дверей

Свои от взоров кроет жертвы.

Полунагие, полумертвы,

Без чувств, без памяти, без слов,

Под едкой ржавчиной оков,

Сии живущие скелеты

В гнилой соломе тлеют там,

И безразличны их очам

Темницы мертвые предметы.

Но пусть счастливейший певец,

Питомец муз и Аполлона,

Страстей и буйной думы жрец,

Сей берег страшный Флегетона,

Сей новый Тартар воспоет:

Сковала грудь мою, как лед,

Уже темничная зараза.

Холодный узник отдает

Тебе сей лавр, певец Кавказа.

Коснись струнам, и Аполлон,

Оставя берег Альбиона,

Тебя, о юный Амфион,

Украсит лаврами Бейрона.

Оставь другим певцам любовь!

Любовь ли петь, где брызжет кровь.

Где племя чуждое с улыбкой

Терзает нас кровавой пыткой,

Где слово, мысль, невольный взор

Влекут, как явный заговор,

Как преступление, на плаху,

И где народ, подвластный страху,

Не смеет шепотом роптать.

Пора, друзья! Пора воззвать

Из мрака век полночной славы,

Царя-народа дух и нравы

И те священны времена,

Когда гремело наше вече

И сокрушало издалече

Царей кичливых рамена.

Когда ж дойдет до вас, о други,

Сей голос потаенной муки,

Сей звук встревоженной мечты

Против врагов и клеветы,

Я не прошу у вас защиты:

Враги, презрением убиты,

Иссохнут сами, как трава.

Но вот последние слова:

Скажите от меня Орлову,

Что я судьбу мою сурову

С терпеньем мраморным сносил,

Нигде себе не изменил

И в дни убийственные жизни

Не мрачен был, как день весной,

И даже мыслью и душой

Отвергнул право укоризны.

Простите… Там для вас, друзья,

Горит денвица на востоке

И отразилася заря

В шумящем кровию потоке.

Под тень священную знамен,

На поле славы боевое

Зовет вас долг — добро святое.

Спешите! Там валкальный звон

Поколебал подземны своды

И пробудил народный сон

И гидру дремлющей свободы.

1822

ПЕВЕЦ В ТЕМНИЦЕ >{7}

О мира черного жилец!

Сочти все прошлые минуты.

Быть может, близок твой конец

И перелом судьбины лютой!

Ты знал ли радость — светлый мир,

Души награду непорочной?

Что составляло твой кумир

Добро иль гул хвалы непрочной?

Читал ли девы молодой

Любовь во взорах сквозь ресницы?

В усталом сне ее с тобой

Встречал ли яркий луч денницы?

Ты знал ли дружества привет?

Всегда с наружностью холодной

Давал ли друг тебе совет

Стремиться к цели благородной?

Дарил ли щедрою рукой

Ты бедных золотом и пищей?

Почтил ли век под сединой?

И посещал ли бед жилища?

Одним исполненный добром

И слыша стон простонародный,

Сей ропот робкий под ярмом,

Алкал ли мести благородной?

Сочти часы, вступя в сей свет,

Поверь протекший путь над бездной,

Измерь ее — и дай ответ

Потомству с твердостью железной.

Мой век как тусклый метеор

Сверкнул, в полуночи незримый,

И первый вопль — как приговор

Мне был судьбы непримиримой.

Я неги не любил душой,

Не знал любви как страсти нежной,

Не знал друзей, и разум мой

Встревожен мыслжю мятежной.

Забавы детства презирал,

И я летел к известной цели,

Мечты мечтами истреблял,

Не зная мира и веселий.

Под тучей черной, грозовой,

Под бурным вихрем истребленья,

Средь черни грубой, боевой,

Средь буйных капищ развращенья

Пожал я жизни первый плод,

И там с каким-то черным чувством

Привык смотреть на смертный род,

Обезображенный искусством.

Как истукан, немой народ

Под игом дремлет в тайном страхе:

Над ним бичей кровавый род

И мысль и взор казнит на плахе,

И вера, щит царей стальной,

Узда для черни суеверной,

Перед помазанной главой

Смиряет разум дерзновенный.

К моей отчизне устремил

Я, общим злом пресытясь, взоры,

С предчувством мрачным вопросил

Сибирь, подземные затворы,

И книгу Клии открывал,

Дыша к земле родной любовью;

Но хладный пот меня объял

Листы залиты были кровью!

Я бросил свой смущенный взор

С печалью на кровавы строки,

Там был подписан приговор

Судьбою гибельной, жестокой:

"Во прах и Новгород и Псков,

Конец их гордости народной.

Они дышали шесть веков

Во славе жизнию свободной".