Стихотворения - [7]
Шрифт
Интервал
мир повседневный, вчерашний, всегдашний
в страшном безмолвьи трепещет окрест.
Тянутся кактусы, вьются агавы,
щупальцы. хоботы ищут меня,
щурясь в лазурь, золотые удавы
вдруг пламенеют от вспышек огня.
Словно свой хаос извечно-подводный
в небо извергнул, ярясь, Океан,
все преступленья в лазури холодной
свив в золотые гирлянды лиан.
Но упиваясь игрой неизбежной,
я отвратил обезумевший лик.—
весь убегая в лазури безбрежной,
призрачный сад возрастал каждый миг.
И на меня, как живая химера,
в сердце вонзая магический глаз,
глянул вдруг лик исполинский Бодлера
и, опрокинут, как солнце, погас.
Dies Irae
Dies irae, dies ilia
Solvei saeculum in favilla
Tesles David ei Sibilla!
День суда и воздаянья
в прах повергнет мирозданье.
То — Сибиллы предвещанье.
Что за трепет в души снидет
в час, как Судия приидет,
все рассудит, все увидит.
Пробужденный трубным звоном,
бросит мир свой гроб со стоном
и, дрожа, падет пред троном.
Смерть сама оцепенеет,
Тварь, восставши, онемеет.
Кто ответ держать посмеет?
В вещей хартии Вселенной
снова узрит мир смятенный
каждый миг запечатленный.
Судия воссядет в славе,
все, что в тайне, станет въяве,
всем воздать Он будет вправе.
Что реку в тот час у трона?
В ком найду себе патрона?
Лишь безгрешным оборона!
Царь, меня в тот день проклятий
сопричти к блаженных рати,
о источник благодати!
О, не я ли безрассудный
влек Тебя стезею трудной?
Не покинь раба в День Судный!
Ты за наше искупленье
шел на крест и посрамленье!
Этим мукам нет забвенья.
Я молю, тоской объятый,
Судия и Царь, раба Ты
отпусти до дня расплаты!
О, Господь и Царь верховный!
Возрыдал я, столь греховный,
рдеет кровью лик виновный.
Ты, Марию оправдавший,
на кресте злодею внявший,
укрепи мой дух отпавший!
Эти крики дерзновенны,
Ты же, благостный, смиренный,
вырви дух мой из геенны!
Да от козлищ отойду я,
да средь агнцев обрету я
жребий, ставши одесную!
Низвергая осужденных,
острым пламенем зажженных,
дай мне быть среди блаженных!
Приими мой дух истлевший,
изболевший, оскудевший,
в час последний оробевший!
Слезным День тот Судный станет,
как из праха вновь воспрянет
человек, но в час отмщенья,
Боже, дай ему прощенье,
Иисус и Царь благой,
вечный дай ему покой!
Аминь!
Часть II
E cantero di quel secondo regno,
dove I'umano spirto si purga
e di salire al del diventa degno.
Dante, La Divina Commedia, Purgatorio (canio 1, 4–6)[3]
Ангел преддверия
Я черных душ вожатый бледный,
я пастырь душ, лишенных крыл,
я, призрак смутный и бесследный,
лишь двери Рая им раскрыл.
Здесь душ блаженных вереница
течет, как звезды, предо мной,
и падших душ, укрывших лица,
стеня, влечется хмурый строй.
Моя стезя одна и та же
от дня творенья до Суда,
за веком век, за стражей стража,
но я бессменен навсегда.
Я — путь к блаженствам, но неведом
моим очам Господен Град,
и душ стада за мною следом
нисходят в мой незримый Ад.
Я никогда не поднимаю
всегда спокойного чела,
и с мглой Преддверия сливаю
два серые мои крыла.
Я тенью гор столетья мерю,
как тенью солнечных часов,
не вопрошая, внемлю зов,
все зная, ничему не верю!
Мне высь полета незнакома;
мне посох дан взамен меча,
я им стучу у двери дома,
и гаснет робкая свеча.
Ночные стигматы
Схимница юная в саване черном,
бледные руки слагая на грудь,
с взором померкшим, поникшим, покорным.
Ночь совершает свой траурный путь.
Гаснут под взором ее, умирая,
краски и крылья, глаза и лучи,
лишь за оградой далекого Рая
внятней гремят золотые ключи.
Строгие смутны ее очертанья:
саван широкий, высокий клобук,
горькие вздохи, глухие рыданья
стелются сзади за нею… но вдруг
все ее очи на небо подъяты,
все мириады горящих очей,
блещут ее золотые стигматы,
в сладком огне нисходящих мечей.
Кровоточа, как багровая рана,
рдеет луна на разверстом бедре.
Там в небесах по ступеням тумана
Ангелы сходят, восходят горе.
Боже! к Тебе простираю я длани,
о низведи сожигающий меч,
чтобы в огне нестерпимых пыланий
мог я ночные стигматы зажечь!
Петелийская надпись
Рядом с домами Аида, налево найдешь ты источник,
белый найдешь кипарис ты здесь же с источником рядом;
светлый увидев источник, к нему не дерзай приближаться,
воду другую, холодную, что из болот Мнемозины
медленно вспять протекает, поодаль найдешь ты без стражей,
молви тогда: «Я дитя земли и звездного неба!
Я из небесного рода, вы знаете это и сами!
Весь я иссохнул от голода; вы же, не медля, мне дайте
влаги холодной, что вспять из болот Мнемозины струится!»
Будет дано и тебе испить божественной влаги,
снова ты царственным станешь и к сонму героев причтешься!
Два голоса
первый голос
Пора! Завершены все сроки,
мир опьянен и побежден…
Иду туда, где Крест высокий,
и где Безгласный пригвожден.
Там в ликованья исступленном
свершу свой танец у Креста
и обовью венком зеленым
чело терновое Христа.
Свободным тирса мановеньем
мне язвы заживить дано,
моим последним дерзновеньям —
в святой сосуд вмешать вино,
и смех зари, и сумрак хмурый
в единой светотени слить
и леопардовою шкурой
ребро пронзенное укрыть.
второй голос
Иди! Но станешь сам Иуда,
едва в пути промедлишь миг!
Иди! Но нет пути оттуда
тому, кто в тайну тайн проник!
Иди! Мой Крест высок и прям,
на нем Безгрешный и Закланный,
впервые сердце дрогнет там,
и там падешь ты бездыханный!
Предсуществование
И все мне кажется, что здесь я был когда-то,