Стихотворения - [78]

Выгодское серебро ему достаток давало. В дедовском доме было одних окон 52; за домом был сад белый, черемуховый, тыном бревенчатым обведен. Умел дед ублажать голов и губных старост, архиереев и губернаторов, чтобы святоотеческому правилу вольготней было.

С латинской Австрии, с чужедальнего Кавказа и даже от персидских христиан бывали у него гости, молились пред дивными рублевскими и диосиевскими образами, писали Золотые письма к заонежским, печорским и царства Сибирского христианам, укрепляя по всему северу левитовы правила красоты обихода и того, что ученые люди называют самой тонкой одухотворенной культурой…

Женат мой дед был на Федосье, по прозванию Седых. Кто была моя бабка, от какого корня истекла, смутно сужу, припоминая причиты моей родительницы, которыми она ублажала кончину своей матери. В этих причитах упоминалось о — белом крепком Новее-городе —, о — боярских хоромах перёныих —, о том, что ее

Родитель-матушка не чернавка была дворовая,

Родом-племенем высокая,

На людях была учтивая,

С попами-дьяками была ровнею.

По заветным светлым праздничкам

Хорошо была обряжена,

В шубу штофную галунчату,

В поднизь скатную жемчужную.

Шла по улице боярыней,

А в гостибье государыней.

Во святых была спасенная,

Книжной грамоте ученая…

Что бабка моя была, действительно, особенная, о том свидетельствовал древний Часовник, который я неоднократно видел в детстве у своего дяди Ивана Митриевича.

Часовник был узорно раскрашен и вызолочен с боков. На выходном же листе значилась надпись. Доподлинно я ее не помню, а родитель мне ее прочитывала, что — книга сия Выгорецкого посельника и страдальца боярина Серых…-

(1924). Петроград

Автобиография

Мне тридцать пять лет, родом я по матери прионежский, по отцу же из-за Свити-реки, ныне Вологодской губернии.

Грамоте, песенному складу и всякой словесной мудрости обязан своей покойной матери, память которой чту слёзно, даже до смерти.

Жизнь моя — тропа Батыева. От Соловков до голубых китайских гор пролегла она: много на ней слез и тайн запечатленных…Родовое древо мое замглено коренем во временах царя Алексия, закудрявлено ветвием в предивных строгановских письмах, в сусальном полыме пещных действ и потешных теремов.

До соловецкого страстного сидения восходит древо мое, до палеостровских самососженцев, до выговских неколебимых столпов красоты народной…

1923 или 1924

Автобиография

Родился 1887 г.

Родом я крестьянин с северного Поморья. Отцы мои за древлее православие в книге Виноград Российский навеки поминаются. Знаю Русь — от Карелы и Пинеги до сапфирных гор китайского Беловодья. Много на своем веку плакал и людей жалел. За книги свои молю ненавидящих меня не судить, а простить. Почитаю стихи мои только за сор мысленный — не в них суть моя…Тоскую я в городе, вот уже три года, по заячьим тропам, по голубум вербам, по маминой чудотворной прялке.

Учился — в избе по огненным письмам Аввакума-протопопа, по Роману Сладкопевцу — лета 1440-го.

Н. Клюев (1930?)

Из протокола допроса от 15 февраля 1934 г

Происходя из старинного старообрядческого рода, идущего по линии матери от протопопа Аввакума, я воспитан на древнерусской культуре Корсуня, Киева и Новгорода и впитал в себя любовь к древней, допетровской Руси, певцом которой я являюсь. Осуществляемое при диктатуре пролетариата строительство социализма в СССР окончательно разрушило мою мечту о Древней Руси. Отсюда мое враждебное отношение к политике компартии и Советской власти, направленной к социалистическому переустройству страны. Практические мероприятия, осуществляющие эту политику, я рассматриваю как насилие государства над народом, истекающим кровью и огненной болью…Я считаю, что политика индустриализации разрушает основу и красоту русской народной жизни, причем это разрушение сопровождается страданиями и гибелью миллионов русских людей…Окончательно рушит основы и красоту той русской народной жизни, певцом которой я был, проводимая Коммунистической партией коллективизация. Я воспринимаю коллективизацию с мистическим ужасом, как бесовское наваждение. Такое восприятие выражено в стихотворении, в котором я говорю:

Скрипит иудина осина

И плещет вороном зобатым,

Доволен лакомством богатым,

О ржавый череп чистя нос,

Он трубит в темь: колхоз, колхоз!

И подвязав воловий хвост,

На верезг мерзостной свирели

Повылез черт из адской щели, —

Он весь мозоль, парха и гной,

В багровом саване, змеей

По смрадным бедрам опоясан…

* * *

Есть две страны; одна — Больница,

Другая — Кладбище, меж них

Печальных сосен вереница,

Угрюмых пихт и верб седых!

Блуждая пасмурной опушкой,

Я обронил свою клюку,

И заунывною кукушкой

Стучусь в окно к гробовщику:

Ку-ку! Откройте двери, люди! —

— Будь проклят, полуночный пес!

Кому ты в глиняном сосуде

Несешь зарю апрельских роз?!

Весна погибла, в космы сосен

Вплетает вьюга седину… —

Но, слыша скрежет ткацких кросен,

Тянусь к зловещему окну.

И вижу: тетушка Могила

Ткет желтый саван, и челнок,

Мелькая птицей чернокрылой,

Рождает ткань, как мерность строк.

В вершинах пляска ветродуев,

Под хрип волчицыной трубы.

Читаю нити: Н.А. Клюев, —

Певец олонецкой избы! —

Я умер! Господи, ужели?!

Но где же койка, добрый врач?