Стихотворения и поэмы - [27]

стоголосой колыбелью

дивный дом, родильный дом.

Развернули зори крылья...

И нежданно в час такой

двери легкие раскрыла

белой робкою рукой.

Говорила. Голос звонок.

Свет широкий в окна тек.

И заплакало спросонок

неразумное дите.

Кто расскажет,- потому ли

мы, впервые на веку,

сами руки протянули,

улыбнулись пацанку.

На лету минуток ясных

позабыли про часы.

И крутили миру на смех

долгожданные усы.

В эту пору, в это утро

не бывало на земле

старше ласковых и мудрых —

нас, проживших двадцать лет.

Солнце всходит и заходит,

снова ты в жару и дождь —

с непокорными в походе,

непокорная, идешь.

Гром гремит без перебоя,

гром гремит без берегов

и берем всегда с тобою

эстакадный перегон.

Чуть помянешь, как бывало,

как в тумане, как во сне,

как любила, как страдала,

как родила по весне.

А пока ложатся росы,

незаметны и легки,

под высокие колеса,

под сухие каблуки.

1933

ПЕСНЯ О ВЕЧНОЙ ЗАРЕ

из поэмы «Калина Баев — крестьянский сын»

Каждый день страна рядила

в подорожный суховей

самых верных и родимых,

самых первых сыновей.

............

Час за часом, год за годом,

зубы стиснув, руки сжав,

мы прошли огонь и воду,

смех и горе, лед и жар.

С нами, плеч не разгибая,

потом вымыт, славой сыт,

жил да был Калина Баев —

молодой крестьянский сын.

Как он встанет на заре,

над открытым миром,

хлопнут тысячи дверей

в городских квартирах.

Морем глаз вокруг горя,

здорово и мудро,

за него сама заря

объявляет утро.

И по всем статьям поры,

от земли до леса,

мир захвачен в топоры,

в переплет железа.

Сердце гор лежит в ногах,

бьется частым боем,

встала радуга-дуга

вровень с головою.

И земля на полный мах

вышла синим кругом,

и горят во всех громах

золотые руки.

Только вихорь забусит

потные сорочки.

Только катятся часы

пулеметной строчкой.

А пойдет Калина сам —

все возьмет руками,

вырастают корпуса,

бьются насмерть камни.

От забоя до реки,

по цехам долинным

нет дорожек, по каким

не ходил Калина.

Помнят ночи, помнят дни

и зимой и летом.

Слава гонится за ним,

от него — по свету.

Сто газет портретов ждут

почтой скороходной,

репортеры на ходу

целятся повзводно.

Но, как гром, не возмутим

никакой погодой,

он берет свои пути

в боевые годы.

Дымки песен разостлав

выше поднебесья,

три великих ремесла

знает лучше песен.

Первое — по топору

пустыри разметив,

неизменной парой рук

строить все на свете.

По второму — с камнем в спор,

подымая удаль,

вырывать из горла гор

потайные руды.

А про третье ремесло

много славы, мало слов.

Это — век на свете жить,

сталь отменную варить...

Провода гудят недаром,

по земле несут молву,

каждый знает сталевара,

что Калиною зовут.

Ста морями хлещет плавка,

в темны ночи ярче дня,

зори прежние в отставке

по бессилию огня.

И теперь в сплошных пожарах

небо над Магнит-горой

для всего земного шара

стало вечною зарей.

1933

НЕВИДИМКА

поэма

На Приднепровье жито смято,

в Руси пылают города,

и на шляхах, как в час заката,

багрянцем светится вода.

Ще третi пiвнi не спiвали,

Стожары светят с высоты,

а гулкий ход заморской стали

грозой течет через мосты.

Ростов шатает канонада,

перешибая потолки,

и старожилы Ленинграда

на битву строятся в полки.

А за Орлом в садах, в дубровах

шумит полночный листопад,

от скрипа виселиц сосновых

Смоленск и Новгород не спят.

И нелюдимо и сторожко

до синя моря напролет,

на всех дорогах и дорожках

нерусский окрик: — Кто идет?!

А идет навстречу страже,

как хозяин в стане вражьем,

дымом-пламенем таимый,

тьмой ночей, туманом рек,

по земле своей родимой

невидимый человек.

Через Днепр идет — не тонет,

через Харьков — не горит,

обожжется — не застонет,

кто такой — не говорит.

Гром над ним гремел у Пскова,

ливень мыл его в Крыму,

ветер берега донского

шапку высушил ему.

Неприметно, легким шагом,

по каменьям, по траве,

возле складов, возле штабов,

возле самых патрулей.

В каждой хате хлопнет дверью,

в каждом доме скажет вдруг:

— Эй, хозяин! Чуешь зверя?

На охоту время, друг!..

Спросит дедов на майдане,

хлопцев возле переправ:

— Чи вы чулы, громадяны,

шо нам Ленин наказав?

Поторопит, вызывая:

— Слухай, братка, будь готов!

Зараз пiвнi заспiвають,

вахта дремлет у мостов...

А уж ноченька-то ночь —

никому заснуть невмочь...

Захромали наши кони,

немцами подкованы,

все российские гармони

арестованы...

Вот и дожили, друзья,

до седого волоса,

даже песни спеть нельзя

вполуголоса...

Уж ты, сад, ты, мой сад,

невеселый ты, мой сад,

на дубах твоих столетних

братовья мои висят!

Разожгли фашисты печь,

автоматы сняли с плеч,

поселились гады в доме —

хозяевам негде лечь...

Сама сад я поливала —

нынче видеть не могу,

сама домик наживала —

сама домик подожгу.

И пойду гулять по селам,

по сожженным городам,

чужеземным новоселам

на Руси житья не дам.

Далеко в дыму позиций

неприступная Москва.

Далеко у стен столицы

бьются русские войска.

Сторона моя, сторонка,

вдовья, неутешная,

скольких за ночь похоронят,

скольких перевешают?..

Ой, да ты не плачь, не грусти,

нынче слезы не в чести,

бей фашистов чем сподручней,

мать их... господи прости!..

Вянет хмелю, как подкошен,

пересохла в вишне сласть...

Накопила девка грошей,

сама замуж собралась.

В Оршу босая ходила,

на наряд купила шелк.

Только пиво забродило —

на войну жених пошел.

Наезжали к ночи сваты

с пограничной полосы,

девку вывели из хаты

за две русые косы.

Не спросили сваты, верно,

бедна ли, богата ли,

под германским револьвером