Стихотворения и поэмы - [9]

Тоски отверстой,

Качались, ляская и гладясь

Теперь качаться продолжая

В стихах вне ранга,

Бредут в туман росой лужаек

И снятся Гангу.

Рассвет холодною ехидной

Вползает в ямы,

И в джунглях сырость панихиды

И фимиама.

Сестра моя - жизнь и сегодня в разливе

Сестра моя - жизнь и сегодня в разливе

Расшиблась весенним дождем обо всех,

Но люди в брелоках высоко брюзгливы

И вежливо жалят, как змеи в овсе.

У старших на это свои есть резоны.

Бесспорно, бесспорно смешон твой резон,

Что в грозу лиловы глаза и газоны

И пахнет сырой резедой горизонт.

Что в мае, когда поездов расписанье

Камышинской веткой читаешь в пути,

Оно грандиозней святого писанья,

Хотя его сызнова все перечти.

Что только закат озарит хуторянок,

Толпою теснящихся на полотне,

Я слышу, что это не тот полустанок,

И солнце, садясь, соболезнует мне.

И в третий плеснув, уплывает звоночек

Сплошным извиненьем: жалею, не здесь.

Под шторку несет обгорающей ночью,

И рушится степь со ступенек к звезде.

Мигая, моргая, но спят где-то сладко,

И фата-морганой любимая спит

Тем часом, как сердце, плеща по площадкам,

Вагонными дверцами сыплет в степи.

Плачущий сад

Ужасный! - Капнет и вслушается:

Все он ли один на свете

Мнет ветку в окне, как кружевце,

Или есть свидетель.

Но давится внятно от тягости

Отеков - земля ноздревая,

И слышно: далеко, как в августе,

Полуночь в полях назревает.

Ни звука. И нет соглядатаев.

В пустынности удостоверясь,

Берется за старое - скатывается

По кровле, за желоб и через.

К губам поднесу и прислушаюсь:

Все я ли один на свете,

Готовый навзрыд при случае,

Или есть свидетель.

Но тишь. И листок не шелохнется.

Ни признака зги, кроме жутких

Глотков и плескания в шлепанцах,

И вздохов и слез в промежутке.

Зеркало

В трюмо испаряется чашка какао,

Качается тюль, и - прямой

Дорожкою в сад, в бурелом и хаос

К качелям бежит трюмо.

Там сосны враскачку воздух саднят

Смолой; там по маете

Очки по траве растерял палисадник,

Там книгу читает тень.

И к заднему плану, во мрак, за калитку

В степь, в запах сонных лекарств

Струится дорожкой, в сучках и в улитках

Мерцающий жаркий кварц.

Огромный сад тормошится в зале

В трюмо - и не бьет стекла!

Казалось бы, все коллодий залил,

С комода до шума в стволах.

Зеркальная все б, казалось, нахлынь

Непотным льдом облила,

Чтоб сук не горчил и сирень не пахла, -

Гипноза залить не могла.

Несметный мир семенит в месмеризме,

И только ветру связать,

Что ломится в жизнь и ломается в призме,

И радо играть в слезах.

Души не взорвать, как селитрой залежь,

Не вырыть, как заступом клад.

Огромный сад тормошится в зале

В трюмо - и не бьет стекла.

И вот, в гипнотической этой отчизне

Ничем мне очей не задуть.

Так после дождя проползают слизни

Глазами статуй в саду.

Шуршит вода по ушам, и, чирикнув,

На цыпочках скачет чиж.

Ты можешь им выпачкать губы черникой,

Их шалостью не опоишь.

Огромный сад тормошится в зале,

Подносит к трюмо кулак,

Бежит на качели, ловит, салит,

Трясет - и не бьет стекла!

Девочка

Ночевала тучка золотая

На груди утеса великана.

Из сада, с качелей, с бухты-барахты

Вбегает ветка в трюмо!

Огромная, близкая, с каплей смарагда

На кончике кисти прямой.

Сад застлан, пропал за ее беспорядком,

За бьющей в лицо кутерьмой.

Родная, громадная, с сад, а характером -

Сестра! Второе трюмо!

Но вот эту ветку вносят в рюмке

И ставят к раме трюмо.

Кто это, гадает, глаза мне рюмит

Тюремной людской дремой?

Ты в ветре, веткой пробующем…

Ты в ветре, веткой пробующем,

Не время ль птицам петь,

Намокшая воробышком

Сиреневая ветвь!

У капель тяжесть запонок,

И сад слепит, как плес,

Обрызганный, закапанный

Мильоном синих слез.

Моей тоскою вынянчен

И от тебя в шипах,

Он ожил ночью нынешней,

Забормотал, запах.

Всю ночь в окошко торкался,

И ставень дребезжал.

Вдруг дух сырой прогорклости

По платью пробежал.

Разбужен чудным перечнем

Тех прозвищ и времен,

Обводит день теперешний

Глазами анемон.

Дождь

Надпись на "Книге степи"

Она со мной. Наигрывай,

Лей, смейся, сумрак рви!

Топи, теки эпиграфом

К такой, как ты любви!

Снуй шелкопрядом тутовым

И бейся об окно.

Окутывай, опутывай,

Еще не всклянь темно!

- Ночь в полдень, ливень, - гребень ей!

На щебне, взмок - возьми!

И - целыми деревьями

В глаза, в виски, в жасмин!

Осанна тьме египетской!

Хохочут, сшиблись, - ниц!

И вдруг пахнуло выпиской

Из тысячи больниц.

Теперь бежим сощипывать,

Как стон со ста гитар,

Омытый мглою липовой

Садовый сен-готард.

Книга степи

До всего этого была зима

st-il possiВle,

- le fut-il?

Verlaine

До всего этого была зима

В занавесках кружевных

Воронье.

Ужас стужи уж и в них

Заранен.

Это кружится октябрь,

Это жуть

Подобралась на когтях

К этажу.

Что ни просьба, что ни стон,

То, кряхтя,

Заступаются шестом

За октябрь.

Ветер за руки схватив,

Дерева

Гонят лестницей с квартир

По дрова.

Снег все гуще, и с колен -

В магазин

С восклицаньем: "сколько лет,

Сколько зим!"

Сколько раз он рыт и бит,

Сколько им

Сыпан зимами с копыт

Кокаин!

Мокрой солью с облаков

И с удил

Боль, как пятна с башлыков,

Выводил.

Из суеверья

Коробка с красным померанцем -

Моя каморка.

О, не об номера ж мараться

По гроб, до морга!

Я поселился здесь вторично

Из суеверья.

Обоев цвет, как дуб, коричнев

И - пенье двери.

Из рук не выпускал защелки.

Ты вырывалась.

И чуб касался чудной челки,

И губы - фиалок.

О неженка, во имя прежних