Стихотворения и поэмы - [80]

Шрифт
Интервал
                                                   и мне, между прочим.
Как жалко, нету с нами Сережи!
Он не знает об этом.
                                      Интересно уж очень!..»
«А мне двадцать два будет скоро.
Поговорить мне хотелось с тобою…»
— «Что случилось? Время для разговора…»
— «Я хочу коммунистом стать
                                                         к новому бою…
Я прошу, чтобы ты поручился, дал руку,
чтобы всё рассказал мне, как надо.
Ведь тебе же известна, как другу,
моя биография от Сталинграда».
«Знаю твою биографию, Сема, —
думаю я, —
                     биографию века.
Биография эта отчизне знакома,
всему поколению, до одного человека.
О, поколение наше с оружием!
Комсомольцы, проверенные в атаках!»
Мы за башню завернули от стужи,
согреваемся дыханием танка.
Комсорг подходит с тетрадкою синей.
«Привет! Принимаю комсомольские взносы».
— «За октябрь? Хорошо! А скоро мы двинем?»
— «А готовы?» — он отвечает вопросом.
Сема взял свой билет голубой,
                                                      с силуэтом Ленина.
«Товарищ комсорг, взгляните,—
                                                   и показывает страницу,
где Семина карточка кем-то приклеена. —
Похож я? Странно! Не успел измениться!
А это, товарищ комсорг,—
                                            говорит он степенней, —
моя биография здесь описана чисто:
от сентября к сентябрю
                                             вписаны суммы стипендий,
от сорок третьего — содержанье танкиста!»
— «Это так, биография! — говорит Одиноков. —
Посмотри — вот билет, разверните страницы.
Это пуля прошла. Вот — от крови намокло.
Вот биография, которой можно гордиться!»
Тогда я с танка спрыгиваю, как с откоса,
иней стираю с брони — он искрится —
и надпись читаю:
                             «Комсомолец Матросов».
Вот биография, которой можно гордиться!
«Сема, ты слышишь, я был с тобою вместе.
Нам с тобою в боях довелось породниться.
За тебя перед партией отвечаю по чести.
Твоя биография — ею можно гордиться!»
Вот-вот тишина от удивления ахнет.
Дождь линует в косую линейку и мочит.
Танк наш теплом и спокойствием дышит.
«Двадцать пять комсомолу!
                                                  И мне, между прочим,
двадцать пять! — восклицаю я громче. —
Ты слышишь, выхожу я из школы.
Мой комсомольский возраст окончен».
— «Знаешь, хорошо бы быть самим комсомолом!»
— «Почему это, Сема?»
                                                    — «А просто:
мы — всё старше становимся, строже,
а сколько ни живи он, хоть до ста,
всё равно он —
                        Союз молодежи!
И юностью всё равно он украшен,
как флагами на первомайском параде.
И песни также будут на марше,
и молодость в физкультурном наряде.
И праздновать будут столетье
юности белозубой и крепконогой.
Никогда не доведется стареть ей
и вздыхать перед далекой дорогой.
Юность,
                еще не окрепшие руки!
Путешествие дорогою ранней.
Веснушки на щеке у подруги,
вдохновенье комсомольских собраний.
Юность —
                знаменосцем у Первомая!
Сила в неостывающем теле!
Первое „люблю“, задыхаясь,
первый раз в красноармейской шинели!»
Ахнула тишина, раскололась,
наш танк сияет бронированным лоском.
Над рекой Ингулец его орудия голос
раскатывается на тысячи подголосков.
«Сема! — кричу я. —
                                    Я подумал о многом.
За тебя я ручаюсь на огненном поле…»
Мужеству нашему — двигаться с партиен
                                                                                в ногу!
Юности нашей — вечно жить в комсомоле!

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Тетрадь четырнадцатая ВРАГИ
«Да читай ты погромче, не слышу ни слова!
сержусь я. —
                         Дальше, на обороте…»
Нехода старается, но ребята все снова
загораются гневом.
                                    «Ребята, постойте!»
— «Нет, ты послушай этого вора!
Черным по белому написано на бумаге,
так и ответил на вопрос прокурора:
„Да, я делал посадки в газваген“».
— «А, этот, что работал у Гесса!»
— «Тише, читаю! —
Мне становится жарко. —
„Продолжение Харьковского процесса.
ТАСС. Утреннее заседание, Харьков…“»
Декабрь осыпается снегом,
и ветер в снежки разыгрался с березой.
Как он замахнулся,
                                 как закрутился с разбега,
остановился, предупрежденный угрозой.
Потом он принимается снова
за беготню.
                 Он играет в пятнашки,
снегом бросил по пути в часового
и мне заглянул за ворот рубашки.
Ему не терпится сделаться бурей,
чтобы устроить карусель снеговую,
но слаб ветерок — немного набедокурив,
свой хвост начинает ловить вкруговую.
После Знаменки наша бригада
продолжает всё вперед продвигаться.
Наши танки у самого Кировограда,
бригада скоро будет Кировоградской.
Сема дошел до родимого места.
Волнуется. И меня беспокоит всё это.
Мне кажется — его онемеченная невеста
будет Семой прощена и согрета.
«Как же это? — говорит он мне часто. —
К ней — мое путешествие начиналось.
С ней мое представленье о счастье,
с нею связана каждая милая малость».
Декабрь сильнее пробирает морозом,
синеют снеговые просторы.
Сумерки ткут покрывала березам,
водители прогревают моторы…
«Прокурор: „С чем из школьного класса
вышли вы в жизнь? Расскажите-ка вкратце“.
Продолжить чтение
Рекомендуем почитать
Белорусские поэты

В эту книгу вошли произведения крупнейших белорусских поэтов дооктябрьской поры. В насыщенной фольклорными мотивами поэзии В. Дунина-Марцинкевича, в суровом стихе Ф. Богушевича и Я. Лучины, в бунтарских произведениях А. Гуриновича и Тетки, в ярком лирическом даровании М. Богдановича проявились разные грани глубоко народной по своим истокам и демократической по духу белорусской поэзии. Основное место в сборнике занимают произведения выдающегося мастера стиха М. Богдановича. Впервые на русском языке появляются произведения В. Дунина-Марцинкевича и A. Гуриновича.

Стихотворения и поэмы

В книге широко представлено творчество поэта-романтика Михаила Светлова: его задушевная и многозвучная, столь любимая советским читателем лирика, в которой сочетаются и высокий пафос, и грусть, и юмор. Кроме стихотворений, печатавшихся в различных сборниках Светлова, в книгу вошло несколько десятков стихотворений, опубликованных в газетах и журналах двадцатых — тридцатых годов и фактически забытых, а также новые, еще неизвестные читателю стихи.

Стихотворения и поэмы

Основоположник критического реализма в грузинской литературе Илья Чавчавадзе (1837–1907) был выдающимся представителем национально-освободительной борьбы своего народа.Его литературное наследие содержит классические образцы поэзии и прозы, драматургии и критики, филологических разысканий и публицистики.Большой мастер стиха, впитавшего в себя красочность и гибкость народно-поэтических форм, Илья Чавчавадзе был непримиримым врагом самодержавия и крепостнического строя, певцом социальной свободы.Настоящее издание охватывает наиболее значительную часть поэтического наследия Ильи Чавчавадзе.Переводы его произведений принадлежат Н. Заболоцкому, В. Державину, А. Тарковскому, Вс. Рождественскому, С. Шервинскому, В. Шефнеру и другим известным русским поэтам-переводчикам.

Лебединый стан

Объявление об издании книги Цветаевой «Лебединый стан» берлинским изд-вом А. Г. Левенсона «Огоньки» появилось в «Воле России»[1] 9 января 1922 г. Однако в «Огоньках» появились «Стихи к Блоку», а «Лебединый стан» при жизни Цветаевой отдельной книгой издан не был.Первое издание «Лебединого стана» было осуществлено Г. П. Струве в 1957 г.«Лебединый стан» включает в себя 59 стихотворений 1917–1920 гг., большинство из которых печаталось в периодических изданиях при жизни Цветаевой.В настоящем издании «Лебединый стан» публикуется впервые в СССР в полном составе по ксерокопии рукописи Цветаевой 1938 г., любезно предоставленной для издания профессором Робином Кембаллом (Лозанна)