Стихотворения и поэмы Эдгара По в переводе Константина Бальмонта - [38]

Каркнул Ворон: «Никогда».

И вскричал я в скорби страстной: «Птица ты, иль дух

ужасный,

Искусителем ли послан, иль грозой прибит сюда, —

Ты пророк неустрашимый! В край печальный, нелюдимый,

В край, Тоскою одержимый, ты пришел ко мне сюда!

О, скажи, найду ль забвенье, я молю, скажи, когда?»

Каркнул Ворон: «Никогда».

«Ты пророк», вскричал я, «вещий! Птица ты иль дух

зловещий,

Этим Небом, что над нами — Богом, скрытым навсегда —

Заклинаю, умоляя, мне сказать, — в пределах Рая

Мне откроется ль святая, что средь ангелов всегда,

Та, которую Ленорой в небесах зовут всегда?»

Каркнул Ворон: «Никогда».

И воскликнул я, вставая: «Прочь отсюда, птица злая!

Ты из царства тьмы и бури, — уходи опять туда,

Не хочу я лжи позорной, лжи, как эти перья, черной,

Удались же, дух упорный! Быть хочу — один всегда!

Вынь свой жесткий клюв из сердца моего, где скорбь —

всегда!»

Каркнул Ворон: «Никогда».

И сидит, сидит зловещий, Ворон черный, Ворон вещий,

С бюста бледного Паллады не умчится никуда,

Он глядит, уединенный, точно Демон полусонный,

Свет струится, тень ложится, на полу дрожит всегда,

И душа моя из тени, что волнуется всегда,

Не восстанет — никогда!

ЛЕЛЛИ

Исполнен упрека,

Я жил одиноко,

В затоне моих утомительных дней,

Пока белокурая нежная Лелли не стала стыдливой

невестой моей,

Пока златокудрая юная Лелли не стала счастливой

невестой моей.

Созвездия ночи

Темнее, чем очи

Красавицы-девушки, милой моей.

И свет бестелесный

Вкруг тучки небесной

От ласково-лунных жемчужных лучей

Не может сравниться с волною небрежной ее золотистых

воздушных кудрей,

С волною кудрей светлоглазой и скромной невесты —

красавицы, Лелли моей.

Теперь привиденья

Печали, Сомненья

Боятся помедлить у наших дверей.

И в небе высоком

Блистательным оком

Астарта горит все светлей и светлей.

И к ней обращает прекрасная Лелли сиянье своих

материнских очей,

Всегда обращает к ней юная Лелли фиалки своих

безмятежных очей.

«Недавно тот, кто пишет эти строки…»

Недавно тот, кто пишет эти строки,

Пред разумом безумно преклоняясь,

Провозглашал идею «силы слов» —

Он отрицал, раз навсегда, возможность,

Чтоб в разуме людском возникла мысль

Вне выраженья языка людского:

И вот, как бы смеясь над похвальбой,

Два слова — чужеземных — полногласных,

Два слова Итальянские, из звуков

Таких, что только ангелам шептать их,

Когда они загрезят под луной,

«Среди росы, висящей над холмами

Гермонскими, как цепь из жемчугов»,

В его глубоком сердце пробудили.

Как бы еще немысленные мысли,

Что существуют лишь как души мыслей,

Богаче, о, богаче, и страннее,

Безумней тех видений, что могли

Надеяться возникнуть в изъясненьи

На арфе серафима Израфеля,

(«Что меж созданий Бога так певуч»).

А я! мне изменили заклинанья.

Перо бессильно падает из рук.

С твоим прекрасным именем, как с мыслью,

Тобой мне данной, — не могу писать,

Ни чувствовать — увы — не чувство это.

Недвижно так стою на золотом

Пороге, перед замком сновидений,

Раскрытым широко, — глядя в смущеньи

На пышность раскрывающейся дали,

И с трепетом встречая, вправо, влево,

И вдоль всего далекого пути,

Среди туманов, пурпуром согретых,

До самого конца — одну тебя.

«Из всех, кому тебя увидеть — утро…»

Из всех, кому тебя увидеть — утро,

Из всех, кому тебя не видеть — ночь,

Полнейшее исчезновенье солнца,

Изъятого из высоты Небес, —

Из всех, кто ежечасно, со слезами,

Тебя благословляет за надежду,

За жизнь, за то, что более, чем жизнь,

За возрожденье веры схороненной,

Доверья к Правде, веры в Человечность, —

Из всех, что, умирая, прилегли

На жесткий одр Отчаянья немого

И вдруг вскочили, голос твой услышав,

Призывно-нежный зов: «Да будет свет!», —

Призывно-нежный голос, воплощенный

В твоих глазах, о, светлый серафим, —

Из всех, кто пред тобою так обязан,

Что молятся они, благодаря, —

О, вспомяни того, кто всех вернее,

Кто полон самой пламенной мольбой,

Подумай сердцем, это он взывает

И, создавая беглость этих строк,

Трепещет, сознавая, что душою

Он с ангелом небесным говорит.

УЛЯЛЮМ

Небеса были серого цвета,

Были сухи и скорбны листы,

Были сжаты и смяты листы.

За огнем отгоревшего лета

Ночь пришла, сон глухой черноты,

Близь туманного озера Обер,

Там, где сходятся ведьмы на пир,

Где лесной заколдованный мир,

Возле дымного озера Обер,

В зачарованной области Вир.

Там однажды, в аллее Титанов,

Я с моею Душою блуждал.

Я с Психеей, с Душою блуждал.

В эти дни трепетанья вулканов

Я сердечным огнем побеждал,

Я спешил, я горел, я блистал; —

Точно серные токи на Яник,

Бороздящие горный оплот,

Возле полюса, токи, что Яник

Покидают, струясь от высот.

Мы менялися лаской привета,

Но в глазах затаилася мгла,

Наша память неверной была,

Мы забыли, что умерло лето,

Что Октябрьская полночь пришла,

Мы забыли, что осень пришла,

И не вспомнили озеро Обер,

Где открылся нам некогда мир,

Это дымное озеро Обер,

И излюбленный ведьмами Вир.

Но когда уже ночь постарела,

И на звездных небесных часах

Был намек на рассвет в небесах, —

Что-то облачным сном забелело

Перед нами, в неясных лучах,

И внезапно предстал серебристый

Полумесяц, двурогой чертой,

Полумесяц Астарты лучистый,

Очевидный двойной красотой.

Я промолвил: «Астарта нежнее

И теплей, чем Диана, она —

В царстве вздохов, и вздохов полна:

Увидав, что, в тоске не слабея,

Здесь душа затомилась одна, —