Стихотворения и поэмы - [25]

Шрифт
Интервал

Сколько смертей, нечистот и лохмотьев,
Скотской ботвы и расклеванной падали,
Стертых подошв и чесоток в дремоте,
Ноющих спин и слезящихся век!
Жарко на мордах и на алебардах
Рыжее солнце играло. И молодость
Крепла от грязи, мохнатой, как бархат,
Жесткой, как сбруя, налипшей навек.
Запела труба в предрассветную рань,
Прокаркала дико ворона.
«Да здравствуют гёзы, голодная рвань!
Да сгинет чужая корона!»
И бились как черти за каждую пядь
Брабантского славного графства.
«Да здравствуют гёзы!» Опять и опять:
«Да здравствуют гёзы! Да здравству…»
Но черт возьми! Я тут в кольце событий,
Где смерть решает, быть или не быть ей;
Где варится похлебка из дерьма,
Тщеславия и страха; где тюрьма
Уже не каменная кладка зданья,
А целый мир… Будь ты овца иль волк,
Достаточно попасться в мирозданье
Ногой в капкан — и родился… и щелк!
Бежать. Бежать. Бежать. Пока не поздно.
Бежать — пока не схвачен, не опознан,
Не заклеймен, как злостный дезертир,
Оравой этих дурней и задир.
Играют в кости. Спорят. Ругань. Рвота.
Кусок селедки ржавой. Жбан с вином.
Светает. Этот ужас для кого-то
Покажется историей и сном.
Пусть! Для меня он больше сна и меньше
Истории. Плач пограничных женщин.
Мрак сеновала. Запах нечистот.
Усталость потных лошадей.
                                                А тот
Усач-ландскнехт с багровым шрамом…
Но, прежде чем дневник продолжить,
Я, автор, должен объяснить
Свое намеренье. Я должен
Вплести сюда другую нить, —
Необходимый комментарий,
Условность иль сюжетный ход, —
Но персонаж я свой состарю:
Он — неудачник, Дон-Кихот,
Гость в этой армии, искатель
Ненужной истины. Он трезв.
Пятно вина марает скатерть.
Всё отказало наотрез
Ему в сочувствии. Всё сбито,
Размыто, смято, сметено…
Марает мир уродство быта,
Как это винное пятно.
Война в разгаре.
                           Как он робок,
Как необщителен! Над ним
Дух крепкой ругани и пробок
Раскупоренных — будто нимб.
И в этом воздухе неясно
Обозначаясь, чуть сквозя,
Он бурей века опоясан.
Но втерся к чудаку в друзья
Усач-ландскнехт с багровым шрамом,
Хороший малый, но дурак…
«Отстань!» —
                  «Стой! Отвечай мне прямо,—
И по столу стаканом бряк. —
Эй, малый! Может, ты лазутчик?
Не отпирайся! Я пойму».
…И скука этих глаз ползучих
Всесильной кажется ему.
Хорошая ночь. И попойка лихая,
И пламя в полнеба стоит, полыхая.
И песней, и паклей, и порохом пахнет.
И вдруг — как бабахнет…
                                        И ухает эхо.
И в чьем-то камзоле дымится прореха.
И валится наземь, проклятья хрипя,
Бескостное тело, как ворох тряпья.
«Товарищ! Гордился ты шрамом багровым,
Усами ландскнехта, любовью стряпух?
Зачем же ты рекрутом в ад завербован,
Лежишь на полу, посинел и распух?
Какого ты черта со сволочью спорил?
Какого ты черта со сволочью пил?»
2
Светает. Человек коня пришпорил.
Кордон повстанцев сам же торопил Его.
И, не дочтя бумаг, дал пропуск.
Летят навстречу мельницы, мосты,
Харчевни и развалины. И пропасть
Меж ним и прошлым. И глаза чисты.
В мозгу несутся свежевымытые,
Отчетливые мысли. Без конца
Он повторяет: «Вы — мы — ты — я», —
За всех людей от своего лица.
Еще двенадцать лье — он за границей.
Еще двенадцать вот таких столбов —
И никаких улик не сохранится.
            Он чувствовал, что
            Всё, что было сегодня,
            Свинцом залито,
            Сожжено в преисподней.
            И дальше летел он,
            Всё глубже дыша,
            Как будто бы с телом
            Прощалась душа.
Вот кинулись в очи в снедающем дыме
Порты Адриатики, снасти фелуг
И синее пойло воды с молодыми,
Высокими чувствами дальних разлук.
По скошенному горизонту хлестало
Дождем и снегом. Время летело.
Пока на Альпах едва светало,
Неслось по Фландрии хилое тело.
И конская грива истлела. Как вдруг —
Ров… Кончено. Кончено.
3
Светало. Светало. Светало.
Но всё еще не рассвело —
Чего-то сквозь сон не хватало…
Иль плечи ознобом свело?..
Сначала харчевня кренилась.
И девки в подоткнутых юбках
Прошлепали мимо пропойц.
Икнув, он внезапно проснулся.
Взял шляпу. Пощупал свой пояс.
Саднило коленку. И сухо
И вязко горело во рту.
Стрелял он в кого-то? Но что за
Бессмыслица!
                        Клюв разодрав,
Петух закричал маэстозо:
«Да здравствуют гёзы! Да здрав…»
Вторым проснулся — совершенно цел,
Здоров, как бык, ландскнехт с багровым шрамом,
Но наш герой соображал упрямо,
Как будто проверяя тот прицел:
«Стрелял. В того. Зачем? Ну, черт с ним!»
Но он — бежал! Еще сейчас в ушах
Свист ветра (память меркнет — что ни шаг).
Нет, утром жизнь должна быть хлебом черствым
И трезвою водой. Жизнь и на пядь
Не сдвинута. Поспали, пошумели —
И кончено. Всему виной похмелье.
Проснись, бездельник! Дважды два — не пять.
И вот опять плетется он по грязи.
И вот опять дорога. Вот опять
Канав и изгородей безобразье…
Не спотыкайся! Дважды два — не пять.
А там, в харчевне «Золотой лисицы»,
Где столько фляг и кружек на столе,—
Как бы к таким вещам ни относиться,—
Он призрак, опоздавший на сто лет.
Он призрак? Ха! Придумано неплохо.
Плащ, кожа, память, мускулы, костяк —
Не за себя, так за свою эпоху,
Не за свою — так за любую мстят.
4
В Остенде бой и в Генте бой.
И в Сент-Омере схватка.
Не время нянчиться с собой,
Хоть это и несладко.
Святые спят в ковчегах рак,

Еще от автора Шарль Бодлер
Цветы зла

Сборник стихотворений классика французской литературы Шарля Бодлера, яркого представителя Франции 20—70-х годов XIX века. Бодлером и сейчас одни будут увлечены, другие возмущены. Это значит, что его произведения до сих пор актуальны.


Коммунисты

Роман Луи Арагона «Коммунисты» завершает авторский цикл «Реальный мир». Мы встречаем в «Коммунистах» уже знакомых нам героев Арагона: банкир Виснер из «Базельских колоколов», Арман Барбентан из «Богатых кварталов», Жан-Блез Маркадье из «Пассажиров империала», Орельен из одноименного романа. В «Коммунистах» изображен один из наиболее трагических периодов французской истории (1939–1940). На первом плане Арман Барбентан и его друзья коммунисты, люди, не теряющие присутствия духа ни при каких жизненных потрясениях, не только обличающие старый мир, но и преобразующие его. Роман «Коммунисты» — это роман социалистического реализма, политический роман большого диапазона.


Парижский сплин

Существует Париж Бальзака, Хемингуэя и Генри Миллера… Бодлеровский Париж — таинственный и сумрачный, полуреальный и полумистический, в зыбких очертаниях тревожного сна или наркотического бреда, куда, однако, тянет возвращаться снова и снова.«Парижский сплин» великого французского поэта — классичесский образец жанра стихотворений в прозе.Эксклюзивный перевод Татьяны Источниковой превратит ваше чтение в истинное Наслаждение.


Падаль

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Психопаты шутят. Антология черного юмора

«Всегда сваливай свою вину на любимую собачку или кошку, на обезьяну, попугая, или на ребенка, или на того слугу, которого недавно прогнали, — таким образом, ты оправдаешься, никому не причинив вреда, и избавишь хозяина или хозяйку от неприятной обязанности тебя бранить». Джонатан Свифт «Как только могилу засыплют, поверху следует посеять желудей, дабы впоследствии место не было бы покрыто растительностью, внешний вид леса ничем не нарушен, а малейшие следы моей могилы исчезли бы с лица земли — как, льщу себя надеждой, сотрется из памяти людской и само воспоминание о моей персоне». Из завещания Д.-А.-Ф.


Опиоман

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Рекомендуем почитать
Полное собрание стихотворений

В. Ф. Раевский (1795–1872) — один из видных зачинателей декабристской поэзии, стихи которого проникнуты духом непримиримой вражды к самодержавному деспотизму и крепостническому рабству. В стихах Раевского отчетливо отразились основные этапы его жизненного пути: участие в Отечественной войне 1812 г., разработка и пропаганда декабристских взглядов, тюремное заключение, ссылка. Лучшие стихотворения поэта интересны своим суровым гражданским лиризмом, своеобразной энергией и силой выражения, о чем в 1822 г.


Белорусские поэты

В эту книгу вошли произведения крупнейших белорусских поэтов дооктябрьской поры. В насыщенной фольклорными мотивами поэзии В. Дунина-Марцинкевича, в суровом стихе Ф. Богушевича и Я. Лучины, в бунтарских произведениях А. Гуриновича и Тетки, в ярком лирическом даровании М. Богдановича проявились разные грани глубоко народной по своим истокам и демократической по духу белорусской поэзии. Основное место в сборнике занимают произведения выдающегося мастера стиха М. Богдановича. Впервые на русском языке появляются произведения В. Дунина-Марцинкевича и A. Гуриновича.


Лебединый стан

Объявление об издании книги Цветаевой «Лебединый стан» берлинским изд-вом А. Г. Левенсона «Огоньки» появилось в «Воле России»[1] 9 января 1922 г. Однако в «Огоньках» появились «Стихи к Блоку», а «Лебединый стан» при жизни Цветаевой отдельной книгой издан не был.Первое издание «Лебединого стана» было осуществлено Г. П. Струве в 1957 г.«Лебединый стан» включает в себя 59 стихотворений 1917–1920 гг., большинство из которых печаталось в периодических изданиях при жизни Цветаевой.В настоящем издании «Лебединый стан» публикуется впервые в СССР в полном составе по ксерокопии рукописи Цветаевой 1938 г., любезно предоставленной для издания профессором Робином Кембаллом (Лозанна)


Стихотворения и поэмы

В книге широко представлено творчество поэта-романтика Михаила Светлова: его задушевная и многозвучная, столь любимая советским читателем лирика, в которой сочетаются и высокий пафос, и грусть, и юмор. Кроме стихотворений, печатавшихся в различных сборниках Светлова, в книгу вошло несколько десятков стихотворений, опубликованных в газетах и журналах двадцатых — тридцатых годов и фактически забытых, а также новые, еще неизвестные читателю стихи.