Стихотворения - [7]

И тяжелее чугуна

Угодливая тишина.

По городу они идут,

И в городе они живут,

Они про город говорят,

Они над городом летят,

Чтоб ночью город не уснул,

Моторов точен грозный гул.

На них глядят исподтишка,

И задыхается тоска.

Глаза закрой и промолчи —

Идут чужие трубачи,

Чужая медь, чужая спесь.

Не для того я вырос здесь!

3. «Глаза погасли, и холод губ…»

Глаза погасли, и холод губ,

Огромный город, не город — труп,

Где люди жили, растет трава,

Она приснилась и не жива.

Был этот город пустым, как лес,

Простым, как горе, и он исчез.

Дома остались. Но никого.

Не дрогнут ставни. Забудь его!

Ты не забудешь, но ты забудь,

Как руки улиц легли на грудь,

Как стала Сена, пожрав мосты,

Рекой забвенья и немоты.

4. «Упали окон вековые веки…»

Упали окон вековые веки.

От суеты земной отрешены,

Гуляли церемонные калеки,

И на луну глядели горбуны.

Старухи, вытянув паучьи спицы,

Прохладный саван бережно плели.

Коты кричали. Умирали птицы.

И памятники по дорогам шли.

Уснув в ту ночь, мы утром не проснулись.

Был сер и нежен города скелет.

Мы узнавали все суставы улиц,

Все перекрестки юношеских лет.

Часы не били. Стали звезды ближе.

Пустынен, дик, уму непостижим,

В забытом всеми, брошенном Париже

Уж цепенел необозримый Рим.

5. «Номера домов, имена улиц…»

Номера домов, имена улиц,

Город мертвых пчел, брошенный улей.

Старухи молчат, в мусоре роясь.

Не придут сюда ни сон, ни поезд,

Не придут сюда от живых письма,

Не всхлипнет дитя, не грянет выстрел.

Люди не придут. Умереть поздно.

В городе живут мрамор и бронза.

Нимфа слез и рек — тишина, сжалься! —

Ломает в тоске мертвые пальцы,

Маршалы, кляня века победу,

На мертвых конях едут и едут,

Мертвый голубок — что ему снится? —

Как зерно, клюет глаза провидца.

А город погиб. Он жил когда-то,

Он бьется в груди забытых статуй.

6. «Уходят улицы, узлы, базары…»

Уходят улицы, узлы, базары,

Танцоры, костыли и сталевары,

Уходят канарейки и матрацы,

Дома кричат: «Мы не хотим остаться»,

А на соборе корчатся уродцы,

Уходит жизнь, она не обернется.

Они идут под бомбы и под пули,

Лунатики, они давно уснули,

Они идут, они еще живые,

Но перед ними те же часовые,

И тот же сон, и та же несвобода,

И в беге нет ни цели, ни исхода:

Уйти нельзя, нельзя мечтать о чуде,

И все ж они идут, не камни — люди.

7. «Над Парижем грусть. Вечер долгий…»

Над Парижем грусть. Вечер долгий.

Улицу зовут «Ищу полдень».

Кругом никого. Свет не светит.

Полдень далеко, теперь вечер.

На гербе корабль. Черна гавань.

Его трюм — гроба, парус — саван,

Не сказать «прости», не заплакать.

Капитан свистит. Поднят якорь.

Девушка идет, она ищет,

Где ее любовь, где кладбище.

Не кричат дрозды. Молчит память.

Идут, как слепцы, ищут камень.

Каменщик молчит, не ответит,

Он один в ночи ищет ветер.

Иди, не говори, путь тот долгий, —

Это весь Париж ищет полдень.

8. «Как дерево в большие холода…»

Как дерево в большие холода,

Ольха иль вяз, когда реки вода,

Оцепенев, молчит и ходит вьюга,

Как дерево обманутого юга,

Что, к майскому готовясь торжеству.

Придумывает сквозь снега листву,

Зовет малиновок и в смертной муке

Иззябшие заламывает руки, —

Ты в эту зиму с ночью говоришь,

Расщепленный, как старый вяз, Париж.

1940

Возле Фонтенбло

Обрывки проводов. Не позвонит никто.

Как человек, подмигивает мне пальто.

Хозяева ушли. Еще стоит еда.

Еще в саду раздавленная резеда.

Мы едем час, другой. Ни жизни, ни жилья.

Убитый будто спит. Смеется клок белья.

Размолот камень, и расщеплен грустный бук.

Леса без птиц, и нимфа дикая без рук.

А в мастерской, средь красок, кружев и колец,

Гранатой замахнулся на луну мертвец,

И синевой припудрено его лицо.

Как трудно вырастить простое деревцо!

Опять развалины — до одури, до сна.

Невыносимая чужая тишина.

Скажи, неужто был обыкновенный день,

Когда над детворой еще цвела сирень?

1940

«Где играли тихие дельфины…»

Где играли тихие дельфины,

Далеко от зелени земли,

Нарываясь по ночам на мины,

Молча умирают корабли.

Суматошливый, большой и хрупкий.

Человек не предает мечты,

Погибая, он спускает шлюпки,

Сбрасывает сонные плоты,

Синевой охваченный, он верит,

Что земля любимая близка,

Что ударится о светлый берег

Легкая, как жалоба, доска.

Видя моря яростную смуту,

Средь ночи, измученный волной,

Он еще в последнюю минуту

Бредит берегом и тишиной.

1940

«Кончен бой. Над горем и над славой…»

Кончен бой. Над горем и над славой

В знойный полдень голубеет явор.

Мертвого солдата тихо нежит

Листьев изумительная свежесть.

О деревья, мира часовые,

Сизо-синие и голубые!

Под тобой пастух играл на дудке,

Отдыхал, тобой обласкан, путник,

И к тебе шутя пришли солдаты.

Явор счастья, убаюкай брата!

1940

Лондон

Не туманами, что ткали Парки,

И не парами в зеленом парке,

Не длиной, а он длиннее сплина,

Не трезубцем моря властелина,

Город тот мне горьким горем дорог,

По ночам я вижу черный город,

Горе там сосчитано на тонны,

В нежной сырости сирены стонут,

Падают дома, и день печален

Средь чужих уродливых развалин.

Но живые из щелей выходят,

Говорят, встречаясь, о погоде,

Убирают с тротуаров мусор,

Покупают зеркальце и бусы.

Ткут и ткут свои туманы Парки.

Зелены загадочные парки.

И еще длинней печали версты,

И людей еще темней упорство.

1940

«В лесу деревьев корни сплетены…»

В лесу деревьев корни сплетены,

Им снятся те же медленные сны,