Стихотворения - [9]

When the dear love she yielded with a sigh

Was all but thine?

Триест, 1914

TUTTO È SCIOLTO [1]

Ни птицы в небе, ни огня в тумане —

Морская мгла;

Лишь вдалеке звезда-воспоминанье

Туман прожгла.

Я вспомнил ясное чело, и очи,

И мглу волос,

Все затопивших вдруг, как волны ночи, —

И бурю слез!

К чему теперь роптать, припоминая

Пыл тех ночей, —

Ведь разве не была она, чужая,

Почти твоей?

Триест, 1914

ON THE BEACH AT FONTANA

Wind whines and whines the shingle,

The crazy pierstakes groan;

A senile sea numbers each single

 Slimesilvered stone.

From whining wind and colder

Grey sea I wrap him warm

And touch his trembling fineboned shoulder

And boyish arm.

Around us fear, descending

Darkness of fear above

And in my heart how deep unending

Ache of love!

Триест, 1914

НА БЕРЕГУ У ФОНТАНА

Над пирсом ветер воет,

Прибоя грозен рев;

Песком и грязной пеной море моет

Горсть валунов.

Я чувствую зловещий

Холодной тьмы порыв, —

Дрожащие мальчишеские плечи

От шквала заслонив.

Под нами стонут сваи,

Темна небес юдоль;

А в сердце — бесконечная, слепая

Любовь — и боль!

Триест, 1914

SIMPLES

^{О bella bionda,}

^{Sei come I'onda!}

Of cool sweet dew and radiance mild

The moon a web of silence weaves

In the still garden where a child

Gathers the simple salad leaves.

A moondew stars her hanging hair

And moonlight kisses her young brow

And, gathering, she sings an air:

Fair as the wave is, fair, art thou!

Be mine, I pray, a waxen ear

To shield me from her childish croon

And mine a shielded heart for her

Who gathers simples of the moon.

Trieste, 1915

ЛУННАЯ ТРАВА

О bella bionda,

Sei соте l'onda![2]

Узором зыбких звездных блесток

Украсит ночь свою канву

В саду, где девочка-подросток

Сбирает лунную траву.

На волосах роса мерцает,

Целует веки ей луна;

Она, сбирая, напевает:

О,ты прекрасна, как волна!

Как залепить мне воском уши,

Чтоб этот голос в сердце стих,

Чтобы не слушать мне, не слушать

Ее напевов колдовских!

Триест, 1915

FLOOD

Goldbrown upon the sated flood

The rockvine clusters lift and sway;

Vast wings above the lambent waters brood

Of sullen day.

A waste of waters ruthlessly

Sways and uplifts its weedy mane

Where brooding day stares down upon the sea

In dull disdain.

Uplift and sway, О golden vine, —

Your clustered fruits to love's full flood,

Lambent and vast and ruthless as is thine

Incertitude!

Trieste, 1915

ПРИЛИВ

На скалах плети ржаво-золотисты,

Колышет их пресыщенный прилив;

День сумрачный навис над ширью мглистой,

Крыла раскрыв.

Пустыня волн вздымает и колышет

Растрепанную гриву — а над ней

Усталый день брезгливой скукой дышит

В лицо зыбей.

Вот так же зыблет, о лоза златая,

Твои плоды мятежная струя —

Безжалостная, буйная, пустая,

Как жизнь моя.

Триест, 1915

NIGHTPIECE

Gaunt in gloom,

The pale stars their torches,

Enshrouded, wave.

Ghostfires from heaven's far verges faint illume,

Arches on soaring arches,

Night's sindark nave.

Seraphim,

The lost hosts awaken

To service till

In moonless gloom each lapses muted, dim,

Raised when she has and shaken

Her thurible.

And long and loud,

To night's nave upsoaring,

A starknell tolls

As the bleak incense surges, cloud on cloud,

Voidward from the adoring

Waste of souls.

Trieste, 1915

НОКТЮРН

Рой бледных звезд —

Как погребальный факел,

Подъятый к небесам.

Под сводами — парящих арок мост,

В кромешном брезжит мраке

Полночный храм.

О серафим!

Погибших плачут сонмы,

Втекая в неф,

Когда кадилом зыблешь ты своим,

В безлунный купол темный

Глаза воздев.

И гулкий звон —

Звон мертвый, погребальный —

Тревожит глушь,

И мерзлый пар, клубясь со всех сторон,

Восходит над печальной

Пустыней душ.

Триест, 1915

ALONE

The moon's greygolden meshes make

All night a veil,

The shorelamps in the sleeping lake

Laburnum tendrils trail.

The sly reeds whisper to the night

A name — her name —

And all my soul is a delight,

A swoon of shame.

Zurich, 1916

ОДИН

В мерёжах лунно-золотых

Ночь — кисея;

Рябь от огней береговых

Влечет струя.

В потемках шепот камыша —

Как бред — о ней…

И то, чем тешится душа,

Стыда стыдней.

Цюрих, 1916

A MEMORY OF THE PLAYERS IN A MIRROR AT MIDNIGHT

They mouth love's language. Gnash

The thirteen teeth

Your lean jaws grin with. Lash

   Your itch and quailing, nude greed of the flesh.

   Love's breath in you is stale, worded or sung,

As sour as cat's breath,

Harsh of tongue.

This grey that stares

Lies not, stark skin and bone.

Leave greasy lips their kissing. None

   Will choose her what you see to mouth upon.

Dire hunger holds his hour.

   Pluck forth your heart, saltblood, a fruit of tears.

Pluck and devour!

Zurich, 1917

АКТЕРЫ В ПОЛНОЧНОМ ЗЕРКАЛЕ

Они бормочут о любви. Заткни

Ухмылку рта щербатого. Уйми

Трепет и стыд

Зудящей плоти — пусть умрут они!

От затхлых песен, слепленных тайком,

Как изо рта кошачьего, разит

Дурным душком.

Вот седина, смотри,

Сквозь кожу кости острые торчат.

Пусть пьют другие с губ сей срам и смрад;

То, что ты видишь, не для серенад.

Но голод жжет.

Так вырви сердце — вырви и пожри,

Как пряный плод!

Цюрих, 1917

BAHNHOFSTRASSE

The eyes that mock me sign the way

Whereto I pass at eve of day,

Grey way whose violet signals are

The trysting and the twining star.

Ah star of evil! star of pain!

Highhearted youth comes not again

Nor old heart's wisdom yet to know

The signs that mock me as I go.