Стихотворения - [156]

Пока Эмили еще не избрала затворничество за щеколдой садовой калитки, она и ее сестра вели жизнь незамужних женщин в доме своего отца. Оживление молодежных сборищ и прогулок в лесу осталось в прошлом, большинство их подруг были уже замужем. Студенты колледжа, их ровесники, получили дипломы и разъехались. Но деловитый город за забором усадьбы еще некоторое время притязал на участие в его жизни старшей дочери Эдварда Дикинсона. В 1851 г. мать Эмили входила в комитет выставки масла и сыра, в 1855 г. Винни участвовала в работе комитета выставки искусств и ремесел, в 1856 г. Остин судил бега пароконных упряжек, а сама Эмили получила второй приз за испеченный ею хлеб и т. д.

Важным событием в истории Амхерста была постройка железной дороги, соединившей его в 1853 г. с Нью-Лондоном. Горизонты города сразу же расширились. Поезд привозил лекторов. В декабре 1856 г. Ральф Уолдо Эмерсон, приезжавший прочитать лекцию в Амхерстском колледже, провел ночь в доме Остина. «Это было как встретить Бога лицом к лицу»[172], - так прокомментировала это событие Сью, жена Остина. Поезд привозил газету «Спрингфилд Дейли Рипабликен», литературные журналы из Бостона и Нью-Йорка, книги для книжного магазина Адамса, для библиотеки колледжа, для всех Дикинсонов. Река книг несла жизнь для Эмили. Писатели были ее героями и героинями. Она писала в стихах, что их «освежающие умы» позволяют ей идти «через пустыни».

Если книги утоляли ее духовную жажду, то Амхерст с его повседневностью давал пищу ее насмешливому уму — как цирк, позволял чувствовать вкус жизни: «Зверинец для меня — Соседи и родня», — признавалась она в одном из писем. Она смаковала то, что видела, с явным удовольствием: «Не знаю большего восторга, чем лицезреть г-жу Свитсер, выкатывающуюся каждое утро из дома одетой в траур, чтобы, как я полагаю, напугать антихриста»[173]. Г-жа Свитсер была доброй соседкой Дикинсонов и отнюдь не вдовой — «трауром» Эмили называла ее темные одежды. А что касается цирка, то он приезжал в Амхерст каждое лето. «В пятницу я смаковала жизнь, — писала она в 1868 г. Элизабет Холланд. — Это был солидный ее кусок. Цирк прошествовал мимо нашего дома — у меня все еще красно в голове»[174]. Это далеко не единственный пассаж о цирке в ее письмах. Цирк подарил ей самую грандиозную из метафор:

Я знаю — Небо, как шатер,

Свернут когда-нибудь —

Погрузят в цирковой фургон

И тихо тронут в путь…

(38/243)

И от всего этого — выставок, ярмарок, торжественных выпускных актов в колледже, кружка кройки и шитья, хождений в гости — Эмили Дикинсон отказалась, ограничив круг общения родными и несколькими самыми близкими друзьями семьи, посещавшими дом Дикинсонов, который она перестала покидать. Ради чего? По времени ее постепенное отстранение от жизни города, от общения с соседями совпало с началом интенсивного писания стихов. Это 1858 год — год ее двадцативосьмилетия (известно только пять стихотворений, написанных раньше этого года). Быть может, Эмили Дикинсон почувствовала, что ее душевных сил на все не хватит, что необходимо выбрать что-либо одно: жизнь среди людей или поэзию, и она выбрала последнюю. Есть и другая версия — более привлекательная для любителей романтических историй: любовная драма, заставившая поэтессу уйти в добровольное затворничество, как в монастырь.

Действительно, в 1855 г. она встретила человека, который произвел на нее огромное впечатление и которого она, возможно, полюбила. Это произошло в Филадельфии, где Эмили и Винни гостили после посещения отца в Вашингтоне в доме Лаймена и Марии Коулменов, с дочерью которых, Элизой, Эмили дружила в детстве, когда Л. Коулмен был директором Амхерстской академии для девочек в 1844–1846 гг. В Филадельфии Коулмены были прихожанами Пресвитерианской церкви на Арч-стрит, где пастором служил сорокалетний Чарлз Уодсворт, который произвел своими проповедями такое впечатление на Эмили, что она, вернувшись в Амхерст, написала ему пылкое письмо, положившее начало их многолетней переписке. К сожалению, от их переписки до нас дошла всего одна короткая записка Ч. Уодсворта. Еще нам известно, что он дважды посетил поэтессу в Амхерсте — в 1860 г. и летом 1880 г. В 1862 г. Ч. Уодсворт переехал с семьей в Сан-Франциско, но через восемь лет вернулся в Филадельфию, где и оставался до своей смерти, последовавшей 1 апреля 1882 г. И это все, что нам достоверно известно об отношениях одинокой поэтессы и обремененного семьей немолодого пастора. Эмили Дикинсон очень переживала смерть друга. 30 апреля 1882 г. она писала судье Отису Ф. Лорду: «Моя Филадельфия покинула Землю»[175]. И в конце того же года тому же адресату: «Мой Священник покинул Землю весной, но скорбь принесла свой холод. Времена года не делают ее теплее»[176]. Была ли это любовь? Вопрос остается открытым. Есть мнение, что Эмили Дикинсон искала у Чарлза Уодсворта духовного утешения — не более того.

Если это и так, то утешения искала она не столько у пастора, сколько у мудрого (так она, вероятно, считала) человека. Может быть, через Уодсвор-та-человека, а не священнослужителя, она надеялась приблизиться к церкви, от которой была отдалена? Во всяком случае такие парадоксы вполне в стиле Эмили Дикинсон. Случайно ли то, что следующий ее друг по переписке, как и Уодсворт, дважды посетивший ее в Амхерсте, также был пастором, хоть и унитарианским (что не мешало ему заниматься литературой и участвовать в Гражданской войне в чине полковника)? Речь идет о Томасе Уэнтворте Хиггинсоне.