Стихотворения - [3]

Сосны песенкой ворожит,

Древней песенкой, простой

На соломинке золотой, —

И страна широка, широка,

А соломинка высока.

Оттого вот и я пою

На широком таком строю,

И я слышу тебя, страна,

Снеговая моя струна,

Костромская моя жена!..

И как будто не давит тьма,

Залетевшая за дома.

1927

Конокрады

Звездами задернуты

Ночей потолки,

Их тяжесть во все стороны,

Попробуй, опрокинь!

Каждая, хоть глаз коли,

Набита темнотой,

Над грядками, над вязами

Входила на постой,

Внизу овчарки ляскали

В тоске сторожевой.

Они страшились облака,

Пичужек на кусте

И шорохов, что под боком

Тащила в уши волоком

И сбрасывала степь:

Голоса кузнечиков,

Треска трав,

Блеска уздечек

И таборной речи,

Нацелившей глаз в хутора.

То целятся лошадники,

Идут поставщики,

Четвероногих краденых

Ночные знатоки.

Уж выслежены подступы,

Овчарки нипочем,

Как будто ватной поступью,

Как будто воды в ростепель,

В ворота конь течет.

Он льется прямо за угол

И гонит тени ног, —

Вдруг у стойла, за ухом —

Свет, крик, брёх.

Выбегали конюхи,

Махали фонарем,

Сигали тени под ноги,

Как будто знают ход они

И заодно с ворьем.

Глаза кружили петлями,

Но вещи не ответили б, —

Хоть бейся до слезы! —

Как мертвые свидетели,

Забывшие язык.

И люди в седла подняты,

И треплют повода,

И свора лаем гонит их

По свежести следа.

1927

Быстрота

Всей высотой смыкала чаща

Сырых ветвей смолистый вес.

Передо мной, как бред навязчив,

Кустарник шел наперерез;

Он был подростком настоящим,

Задирой был и в драку лез.

Он привыкал к игре военной:

Отбит один — бежит другой,

Он угрожал болотным пленом,

И, как взаправдашний огонь,

Сушняк взрывался под ногой.

Я чащу знал, как знаю утварь

Свою в дому, я шел, пока

Сквозная синяя доска

Стволы раздвинула, легка,

И вдруг — лужок, и вдоль лужка

Как будто в локте перегнута

Ручья гремучая рука.

Там, коченея между трав,

К земле, как к родине, припав,

Забыв труды и стремена,

Сверкали кости скакуна.

В высоких ребрах, где когда-то

Текла, играя, быстрота,

Топтался ворон вороватый,

Лопух качался у хребта —

Как мусор сохла быстрота.

Ручей летит под бережком,

И тот же норов ходит в нем,

С луной и солнцем переменчив,

То он ворчит, как жидкий гром,

То на таком поет наречьи,

Как будто плачет серебром.

И все б ему бежать — куда?

Глядеть, как блещут города,

Ловить людей чужую речь,

Греметь, и плакать, и беречь,

Смывая версты и мосты, —

Дыханье той же быстроты.

Пускай костяк из-за куста

Кричит, что это суета,

Но есть иной игры закон,

Как сон, как жажда тянет он,

И ворон, дергая ребро,

Такой же движется игрой.

И если вдруг — удар ножа

Иль пули — все-таки бежать

Вперед и грохнуться мешком,

И тут, в последний раз, ничком,

Теряя землю из-под ног,

Еще податься на вершок!

1928

Огонь

Хитра стихия. Осторожно

Войдет, наляжет на рычаг.

Но есть на площади морозной

Сторожевая каланча.

Там изваяньем спит пожарный

В тулупе, пахнущем овцой,

И каски, медью самоварной

Вдоль стенки выстроясь попарно,

Летят начищенным лицом

Навстречу той злодейской спичке,

Что спит, уткнувшись в коробок, —

Родоначальницей тревог.

В ней реки огненные рыщут,

В ней дым запрятан до поры.

Она проснется и засвищет,

Ударит в ведра и багры, —

И всё: от коек до конюшен

Отбросит теплый недосып —

И прянут в упряжки наружу

Четвероногие жильцы.

Но мирен храп досужей спички,

И на зубах у жеребцов

Хрустит овес, и кто отыщет

В дежурстве, пахнущем овцой,

Лицо огня и запах стычки,

Которой ждет, как лед горда,

Холодный выходец — вода?

Она пока еще в запасе

Должна от ярости потеть,

И плечи скользкие вертеть,

И в крик кричать, что тошно спать ей

В такой тюремной тесноте,

Что лучше стать речонкой тощей,

Бежать и петь прохладной рощей

С листком березовым во рту…

Она, повизгивая, вскочит

И вдруг пойдет на высоту

Между стропил и переборок, —

И человек увидит вдруг,

Как двух стихий сойдется норов,

Чтоб пеплом скорчиться к утру.

1928

Парóм

За каждой песней день лежит.

Но он забыт, и не отыщешь,

Какой был день, когда в глуши

Ворчала ось, тряслись гужи,

Торчало в воздух кнутовище.

С горы съезжали. Зной накрыл

Глаза сквозной горючей шапкой,

Как банщик, выкатив пары,

И колыхал, держа в охапке,

Русло воды, махры душок,

Косовороток говорок.

Внизу играл тележный гром:

Вступали кони на паром.

Храпя, артачился передний,

Как поля выкормыш дикой,

В нем подымалось подозрение

К дорожной зыбкости такой.

Но по-домашнему проворно

Овса потерянные зерна

У ног долбили воробьи, —

И, презирая плен позорный,

Он вдруг окаменел покорно,

И вожжи виснут на слабú.

Идет паромщик бородатый,

И выпрямляются канаты —

И сразу дрогнули, пошли

Бока бревенчатой земли.

Я тоже выкормыш дикóй,

Я так же чту, как этот конь,

Устойчивость. Но, как хотите,

Когда ступни мои несет

Моста плавучий заместитель, —

Я снова тот ловец, воитель,

Жилец лесов, гонец широт,

Несущий руки для открытий, —

Кто в первый раз над зыбью вод,

Связуя дерево, идет.

1928

Вступление к поэме «Мюнхен»

Конец мировой войны.

Немецкие солдаты идут по домам

Ноябрь вошел, срывая сроки —

И всё, что фронтом было вчера, —

Серые шинели, небритые щеки

Людей, расшатанных до нутра, —

Сегодня идет сплошным распутьем,

Идет назад, на города,

Ползут снаряды и орудья,

Повозок обозная орда.

Скрипит мороз, траву топыря,

Скрипит по-зимнему опять.

Их было четыре зимы, четыре

Пытки! Пятой не бывать!

Летит к чертям войны мытарство —

Приказы кайзера — на штыки!