Стихотворения - [9]

ты будь, как прежде,

неизменно светел!

Куда же ты?

Куда же ты?

Туда, в забредельность,

Хочу поглядеть,

что там и как.

Ну и беги в свою запредельность,

коль охота!

Откуда ты?

Оттуда, из запредельности.

Черт знает, что там творится!

Вот видишь!

Посидел бы лучше в кресле

у горящего камина!

Куда же ты опять?

Туда, в неведомое.

Быть может,

тем меня ждут.

Ну и катись в свое неведомое,

ну и катись!

Откуда ты опять?

Оттуда, из неведомого.

Меня там никто не ждал.

Вот то-то!

Посидел бы лучше на бревнышке

в лесу у костра!

Но где же ты теперь?

Здесь, в непостижимом.

Давно собирался

сюда заглянуть.

Простота

Все не так-то просто.

Все поразительно сложно,

обескураживающе сложно,

удручающе сложно,

утомительно сложно.

Все переплелось

перехлестнулось

запуталось,

перемешалось.

Куда же подевалась простота?

Да вот же она,

простота-душенька,

простота-лапушка!

Да вот же она,

красавица наша писаная,

красавица синеглазая!

Вот она, скромница,

стоит, опустив ресницы,

и тихонечко дышит.

Рукопожатие

Пустынная улица.

За мною кто-то идет —

слышен стук шагов.

Сворачиваю в переулок

и прибавляю шагу.

Пустынный переулок.

За мною по-прежнему кто-то идет

шаги стали громче.

Сворачиваю во двор

и пускаюсь бегом.

Пустынный двор.

За мною кто-то бужит,

оглушительно топая ногами.

Посреди двора

я останавливаюсь.

Подбежав ко мне,

запыхавшийся человек

крепко пожимает мне руку.

— Извините, — говорит человек, —

но мне так хотелось

пожать кому-нибудь руку!

как тяжелые авиабомбы

как тяжелые авиабомбы,

падают века в прошлое,

пробивая этажи истории

и взрываясь где-то делеко внизу.

Как пустые ящики из-под картишки,

падают годы

на сырое бетонное дно века

и там лежат,

пока не понадобятся.

Как дождевые капли,

капают дни на ладошку ребенка.

И он смеется —

щекотно ему.

Ивану Федоровичу Крузенштерну

Ваш гордый силуэт

эффектен.

Он темнеет

на фоне кранов

и багрового заката.

Чем восхищались вы,

скитаясь по морям,

пересекая океанские пространства?

Что потрясяло вас

на дальних островах,

у побережий незнакомых континентов?

Не страшно ли

на Огненной Земле —

там все горит небось

и все черно от копоти?

Каков он, свет,

вокруг которого вы плыли, —

приглянулся ли он вам,

иль были вы слегка разочарованы?

Ваш силуэт

уже неразличим —

закат угас.

Но ведь не так уж дурно

стать бронзовым,

не так уж утомительно

стоять здесь,

на граните

у Невы,

сложивши руки на груди,

признайтесь!

Грустная история

Афанасий Фет

читал свои стихи Марии Лазич.

Она ему нравилась.

Мария Лазич

по уши влюбилась в Афанасия Фета.

Стихи были дивные.

Афанасий Фет

расстался с Марией Лазич.

Она была бесприданица.

Мария Лазич

отомстила Афанасию Фету.

Взяла и померла.

Несчастный Фет

до гробовой доски

горевал о Марии Лазич.

Лучше ее

на этом свете

никого не оказалось.

Можно посмеяться

над доверчивой Лазич

и оправдать

вероломство Фета.

Можно посочувствовать

бедняжке Лазич

и возмутиться

поведением Фета

Можно пожалеть

и Фета, и Лазич.

Но трудно остаться равнодушным

к этой грустной истории,

которая произошла в прошлом веке

с полковым адьютантом Афанасием Фетом

и генеральской дочкой Марией Лазич.

"Малые Голландцы"

Глядя на полотно "малых голландцев",

вспоминаю:

на этом стуле с высокой спинкой

я когда-то сидел

(удобный стул),

из этого бокала дымчатого хрусталя

пил темное пиво

(его вкус трудно позабыть),

этой салфеткой льняного полотна

вытер подбородок

(так и осталась она, смятая,

на столе),

в это окошко с цветными стеклами

я глядел на улицу

(по ней бродили бездомные собаки).

Как все хорошо сохранилось!

Но где же я сам?

Куда я делся?

Годами ищу себя

на полотнах "малых голландцев".

Саломея

Как она пляшет!

О, как она пляшет,

чертовка!

Что же потребует она

в награду за свой танец?

Голову Иоанна!

Голову Иоанна!

Конечно, голову пророка Иоанна,

чего тут сомневаться.

И вот Саломее

подносят голову Иоанна

на серебряном блюде.

— Зачем вы суете мне эту мерзость? —

говорит Саломея. —

Я танцевала для собственного удовольствия,

я люблю танцевать.

— Ах вот как! —

кричит Ирод. —

Голова пророка ей не нужна!

Голова пророка ей омерзительна!

Так убейте же её!

И Саломею убивают.

А как она плясала!

О, как она плясаля!

Отплясалась, голубушка.

Рядышком

Сядет рядышком

сущий болван

и бубнит мне в ухо

околесицу.

Сядет рядышком

истый мудрец

и молчит,

только носом посапывает.

Сел бы рядышком

Соловей-разбойник,

посвистел бы

часик-другой.

Сел бы рядышком

Христофор Колумб,

рассказал бы мне

про Америку.

Ахилл и Пентисилея

— Ахилл, голубчик,

пощади Пентесилею!

Ахилл, дружище,

зачем тебе мертвая Пентесилея?

Ахилл, подонок,

не тронь Пентесилею,

она ведь женщина!

Но дело сделано,

и Ахилл вытирает травой

свой окровавленный меч.

Остается оно —

убить Ахилла.

— Погляди же, Ахилл, на эту парочку,

которая целуется в парадном, —

ты умрешь,

а они будут целоваться здесь

до утра.

Поглядел?

Подставляй пятку.

Просил же я тебя по-дружески:

пощади Пентесилею!

Спрашивал же я тебя по-человечески:

на кой черт тебе мертвая Пентесилея?

Сказал же я тебе русским языком:

не тронь Пентесилею,

она еще девчонка!

Подведем итоги:

Ахилл убил Пентесилею,

я убил Ахилла.

Сейчас и меня убивать будут.

Говорил же я себе, дураку:

не лезь ты в Троянскую войну

На фанерном жеребце вы никогда не скакали?

На фанерном жеребце вы никогда не скакали?

— Нет.

А на жестяной кобыле?

— Тоже нет.

С незнакомыми тополями вы не здороваетесь?

— Нет.

А со знакомыми липами?