Стихотворения 1916-1920 годов - [36]

Не загощусь я в твоем дому,

Раскрепощу молодую совесть.

Видишь: к великим боям готовясь,

Сам ухожу во тьму.

И обещаю: не будет биться

В окна твои — золотая птица!

25 ноября 1920

ЧУЖОМУ

Твои знамена — не мои!

Врозь наши головы.

Не изменить в тисках Змеи

Мне Духу — Голубю.

Не ринусь в красный хоровод

Вкруг древа майского.

Превыше всех земных ворот —

Врата мне — райские.

Твои победы — не мои!

Иные грезились!

Мы не на двух концах земли —

На двух созвездиях!

Ревнители двух разных звезд —

Так что же делаю —

Я, перекидывая мост

Рукою смелою?!

Есть у меня моих икон

Ценней — сокровище.

Послушай: есть другой закон,

Законы — кроющий.

Пред ним — все клонятся клинки,

Все меркнут — яхонты.

Закон протянутой руки,

Души распахнутой.

И будем мы судимы — знай —

Одною мерою.

И будет нам обоим — Рай,

В который — верую.

Москва, 28 ноября 1920

«Любовь! Любовь! И в судорогах, и в гробе…»

Любовь! Любовь! И в судорогах, и в гробе

Насторожусь — прельщусь — смущусь — рванусь.

О милая! — Ни в гробовом сугробе,

Ни в облачном с тобою не прощусь.

И не на то мне пара крыл прекрасных

Дана, чтоб нá сердце держать пуды.

Спеленутых, безглазых и безгласных

Я не умножу жалкой слободы.

Нет, выпростаю руки! — Стан упругий

Единым взмахом из твоих пелен

— Смерть — выбью! Верст на тысячу в округе

Растоплены снега и лес спален.

И если всё ж — плеча, крыла, колена

Сжав — на погост дала себя увесть, —

То лишь затем, чтобы смеясь над тленом,

Стихом восстать — иль розаном расцвесть!

Около 28 ноября 1920

«Целовалась с нищим, с вором, с горбачом…»

Целовалась с нищим, с вором, с горбачом,

Со всей каторгой гуляла — нипочем!

Алых губ своих отказом не тружу,

Прокаженный подойди — не откажу!

Пока молода —

Всё как с гуся вода!

Никогда никому:

Нет!

Всегда — да!

Что за дело мне, что рваный ты, босой:

Без разбору я кошу, как смерть косой!

Говорят мне, что цыган-ты-конокрад,

Про тебя еще другое говорят…

А мне чтó за беда —

Что с копытом нога!

Никогда никому:

Нет!

Всегда — да!

Блещут, плещут, хлещут раны — кумачом,

Целоваться я не стану — с палачом!

Москва, ноябрь 1920

(ВЗЯТИЕ КРЫМА)

И страшные мне снятся сны:

Телега красная,

За ней — согбéнные — моей страны

Идут сыны.

Золотокудрого воздев

Ребенка — матери

Вопят. На паперти

На стяг

Пурпуровый маша рукой беспалой

Вопит калека, тряпкой алой

Горит безногого костыль,

И красная — до неба — пыль.

Колеса ржавые скрипят.

Конь пляшет, взбéшенный.

Все окна флагами кипят.

Одно — завешено.

Ноябрь 1920

«Буду выспрашивать воды широкого Дона…»

Буду выспрашивать воды широкого Дона,

Буду выспрашивать волны турецкого моря,

Смуглое солнце, что в каждом бою им светило,

Гулкие выси, где ворон, насытившись, дремлет.

Скажет мне Дон: — Не видал я таких загорелых!

Скажет мне море: — Всех слез моих плакать — не хватит!

Солнце в ладони уйдет, и прокаркает ворон:

Трижды сто лет живу — кости не видел белее!

Я журавлем полечу по казачьим станицам:

Плачут! — дорожную пыль допрошу: провожает!

Машет ковыль-трава вслед, распушила султаны.

Красен, ох, красен кизиль на горбу Перекопа!

Всех допрошу: тех, кто с миром в ту лютую пору

В люльке мотались.

Череп в камнях — и тому не уйти от допросу:

Белый поход, ты нашел своего летописца.

Ноябрь 1920

«Я знаю эту бархатную бренность…»

Я знаю эту бархатную бренность

— Верней брони! — от зябких плеч сутулых

— От худобы пролегшие — две складки

Вдоль бархата груди,

К которой не прижмусь — хотя так нежно

Щеке — к которой не прижмусь я, ибо

Такая в этом грусть: щека и бархат,

А не — душа и грудь!

И в праведнических ладонях лоб твой

Я знаю — в кипарисовых ладонях

Зажатый и склоненный — дабы легче

Переложить в мои —

В которые не будет переложен,

Которые в великом равнодушьи

Раскрытые — как две страницы книги —

Застыли вдоль колен.

2 декабря 1920

«Прощай! — Как плещет через край…»

— Прощай! — Как плещет через край

Сей звук: прощай!

Как, всполохнувшись, губы сушит!

— Весь свод небесный потрясен!

Прощай! — в едином слове сем

Я — всю — выплескиваю душу!

8 декабря 1920

«Знаю, умру на заре! На которой из двух…»

Знаю, умру на заре! На которой из двух,

Вместе с которой из двух — не решить по заказу!

Ах, если б можно, чтоб дважды мой факел потух!

Чтоб на вечерней заре и на утренней сразу!

Пляшущим шагом прошла по земле! — Неба дочь!

С полным передником роз! — Ни ростка не наруша!

Знаю, умру на заре! — Ястребиную ночь

Бог не пошлет по мою лебединую душу!

Нежной рукой отведя нецелованный крест,

В щедрое небо рванусь за последним приветом.

Прóрезь зари — и ответной улыбки прорез…

Я и в предсмертной икоте останусь поэтом!

Москва, декабрь 1920

«Короткие крылья волос я помню…»

Короткие крылья волос я помню,

Метущиеся между звезд. — Я помню

Короткие крылья

Под звездною пылью,

И рот от усилья сведенный,

— Сожженный! —

И все сухожилья —

Руки.

Смеженные вежды

И черный — промежду —

Свет.

Не гладя, а режа

По бренной и нежной

Доске — вскачь

Всё выше и выше,

Не слыша

Палач — хрипа,

Палач — хруста

Костей.

— Стой!

Жилы не могут!

Коготь

Режет живую плоть!

Господь, ко мне!..

То на одной струне

Этюд Паганини.

Декабрь 1920

ПОЖАЛЕЙ…

— Он тебе не муж? — Нет.

Веришь в воскрешенье душ? — Нет.

— Так чего ж?

Так чего ж поклоны бьешь?

— Отойдешь —

В сердце — как удар кулашный:

Вдруг ему, сыночку, страшно —

Одному?

— Не пойму!

Он тебе не муж? — Нет.