Стихотворения 1906-1916 годов - [6]
«На побледневшей тихой тверди…»
На побледневшей тихой тверди
Последних звезд огонь потух.
На старой огородной жерди
Вертится жестяной петух.
Пяток березок невысоких
Да тощий кустик бузины.
Моих томлений одиноких
Дни безвозвратно сочтены.
Я знал давно в моих скитаньях,
Что где-то есть родной уют,
Где, позабыв о злых желаньях,
В тиши безгорестно живут.
Но я не знал, что путь так краток,
Что только шаг — и ты забыл,
Кому души своей остаток
Ты безраздельно посвятил.
«Голодные стада моих полей!..»
Голодные стада моих полей!
Вам скудные даны на пищу злаки.
С высоких злых небес я не свожу очей,
Гляжу на огненные знаки.
Безмолвный страж пустынных вечеров,
Брожу в полях раздумчивый и грустный.
Тревожу тишину сыреющих дубров
Моей свирелью неискусной.
И молкнет зов. Ответом гулким мне
Лишь где-то в поле эхо засмеется,
Да ворон, хриплый стон заслышавши во сне,
В испуге крыльями забьется.
Пустые дни! Пустые вечера!
Ночей неизъяснимые томленья!
Судьбы жестокая и праздная игра
Без усыпленья, без забвенья!
Зачем? — не знать, не знать мне никогда!
Небес безмолвны огневые знаки.
Нагих полей моих голодные стада,
И мне даны сухие злаки!
1908
Над мутно-опаловой гладью
Вечернее солнце зажглось,
И ветер примолкший играет
Душистою тонкою прядью
Твоих золотистых волос.
В вечернем шуршанье осоки,
В ленивом плесканье весла
Лениво душа замирает,
И глаз так понятны намеки,
И ты так светло-весела.
И словом боюсь я ненужным
Мечту молодую спугнуть.
Заря истомленная тает
На небе прозрачно-жемчужном,
И тихо колышется грудь.
1908
«Из мира яркого явлений…»
Из мира яркого явлений
Меня увел мой властный гнев.
И вот я жил, оцепенев,
Среди мечтаний и видений.
И я творил миры иные,
Иных законов, светов, сил.
Да, я творил и я царил,
Оковы свергнув вековые!
Но паутину мирозданья
Размел, развеял вихрь слепой.
Кому, окованный, больной,
Кому пошлю мои стенанья?
Пустые дни, пустые ночи,
Опустошенная душа.
Так нетопырь, с трудом дыша,
Пред ярким солнцем клонит очи.
«В пустых полях холодный ветер свищет…»
В пустых полях холодный ветер свищет,
Осенний тонкий бич.
В пустых полях бездомным зверем рыщет
Мой поздний клич.
Поля, застыв в глухом недобром смехе,
Усталый ранят взор.
Кругом меня один простор безэхий,
Пустой простор.
И отклика себе нигде не сыщет
Мой поздний хриплый клич.
В пустых полях холодный ветер свищет,
Осенний бич.
«Гудят трамваи, мчат моторы…»
Гудят трамваи, мчат моторы,
В густой пыли тяжелый чад.
Афиш огнистых метеоры
Пустое небо бороздят.
Лица, измученного скукой,
В ночной не видно темноте.
Сухая ночь — гигант безрукий,
Нас близит всех к одной мете.
Всех в плащ бескрайний запахнула,
Свила, столкнула разом всех.
И громче песнь ночного гула,
И громче полуночный смех.
Но если праздные гуляки
Шумят, толкаясь и крича,
И среди пьяной блещет драки
Порою острие меча;
Но если в злобном встречном взгляде
Блеснет отточенный клинок,
Но если ветреные бляди
Порой, как сноп, валятся с ног;
Но если шум ночной нарушен
Гудком сирены (резкий вой!), —
Веленью высшему послушен,
К тебе придет городовой.
«За пеленой тумана плотной…»
За пеленой тумана плотной
Не видно мне домов.
Лечу, как ветер беззаботный,
Под звон оков.
Лечу, от воли пьяной воя,
Я, беглый тать,
И знаю: выстрелом
Меня вам не догнать.
Я знаю, буду завтра в гимне
За то воспет.
Усталый, в «Голосе Москвы» мне
Строчит поэт.
Но за стихи он не получит
Ни медного копья.
Но если кто его научит,
Кто, встретив, шапку нахлобучит,
Знай: это я.
«Ты в каюте общей медлишь за пьянино….»
Ты в каюте общей медлишь за пьянино.
Наклонился к нотам толстый инженер.
Легкие мелодии пролетают мимо,
Шепчет он поручику: о, elle a des chairs.[1]
Ты, я знаю, выберешь нужную минуту,
Скажешь: до свидания, взявши верный тон,
И пойдешь к мечтателю в темную каюту
Грезить грезы вечера, слушать пенье волн.
«И дни мои идут, и цвет ланит бледней…»
И дни мои идут, и цвет ланит бледней,
И скудная любовь моих не красит дней.
Закат мою тоску пленяет тихой кровью,
А нужно мне еще и «мыслить и страдать»,
И жить среди людей, и с кротостью внимать
Их равнодушному злословью!
И нужно, помыслом таинственным томясь,
Вдруг ощущать души и тела злую связь —
Одних и тех же волн тяжелое кипенье —
И знать, что та, чей взор так радует меня,
Лишь искра малая бессильного огня,
Мечтой творимое творенье!
И нужно еще жить — не знаю, почему, —
Как бы покорствуя призванью своему,
Всегда оплакивать небывшую потерю!
И нужно еще жить — не знаю, почему, —
Наперекор душе, наперекор уму!
И я живу, и жду, и верю!
«В очках, согбенный и понурый…»
В очках, согбенный и понурый,
С высоким голосом скрипучим,
Интеллигентностию мучим,
Корпит всю ночь над корректурой.
Он бескорыстный друг Чулкова,
В «Тайге» когда-то бывший ссыльным,
А ныне голосом могильным
Читает Федора Гучкова.
Судьба! Играешь ты нечисто!
Едва ль тебе он был бы другом,
Когда 6 не нес он по заслугам
Прозванье морфиниста.
<1907–1908>
(Элегия)
На плоском берегу заброшенной реки
Стоит приют мой одинокий.
Холодных волн не знают рыбаки.
И в сон бездействия глубокий
Равно погружены и дух, и сирый дол,
Замкнутый дальнею дубравой.
Исполненные скуки величавой,
Проходят дни… О, как их шаг тяжел!
Здесь пища мне — мой ежедневный лов.
С.В. Киссин (1885–1916) до сих пор был известен как друг юности В.Ф. Ходасевича, литературный герой «Некрополя». В книге он предстает как своеобразный поэт начала XX века, ищущий свой путь в литературе постсимволистского периода. Впервые собраны его стихи, афоризмы, прозаические фрагменты, странички из записных книжек и переписка с В.Ф.Ходасевичем. О жизни и судьбе С.В.Киссина (Муни) рассказывается в статье И.Андреевой.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.