Стихотворения, 1838–1850 гг. - [17]

Она поблекла уж совсем:

Тогда, с заботой бескорыстной

За труд хватаясь живописной,

Она все розы прошлых лет

На бледный образ свой бросала

И на самом себе писала

Возобновлённый свой портрет, —

И херувима новой вербы

Потом являлась вдруг свежей,

С уменьем дивным скрыв ущербы

Убогой пластики своей.

Ей нет наград в святыне чувства.

Ей предназначено в удел —

Жить не для счастья – для искусства

И для художественных дел;

Влюблённых душ восторг и муку

Прилежно разлагать в науку,

Как книгу – зеркало читать,

В нём терпеливо изучать

Природы каждую ошибку,

К устам примеривать улыбку,

И ясно видеть над собой

Грабёж годов, времён разбой.

Что ж? – Погружённый в созерцанье

Своих безжизненных сует,

Ты понял ли, холодный свет,

Кокетки тяжкое признанье,

И оценил ли ты его,

когда – страдалица – порою

Играла мёрзлою корою

Пустого сердца твоего

И этот лёд насквозь пронзала,

Его добила, как гроза,

И эти дребезги бросала

Тебе ж в нечистые глаза?

И ты ль дашь место укоризне,

Что колдовством коварных сил

Она хоть тень, хоть призрак жизни

Старалась вырвать из могил.

Хоть чем-нибудь, соблазном, ложью,

Поддельной в этих персях дрожью,

Притворным пламенем в крови,

Притравой жгучей сладострастья,

Личиной муки, маской счастья,

Карикатурою любви?

Обвинение

И твой мне милый лик запечатлен виной.

Неотразимое готов обвиненье.

Да – ты виновна предо мной

В невольном, страшном похищеньи.

Одним сокровищем я в мире обладал,

Гордился им, над ним рыдал.

Его таил от взоров света

В непроницаемой глуши,

Таил – под рубищем поэта

На дне измученной души.

Ты унесла его лукаво:

На лоно счастья мне голову склоня,

Ты отняла навеки у меня

Моё великое, единственное право:

То право – никогда, кончая жизни путь,

С усмешкою горькою на прошлое взглянуть,

На всё, что рок мне в мире заповедал,

На всё, что знал и проклял я,

И с торжеством сказать друзьям моим: друзья!

Вот жизнь моя. Я счастия не ведал

Теперь – застенчиво я буду умирать.

Начав минувшего черты перебирать,

Блаженства образ я увижу

Среди моих предсмертных грёз

И мой последний час увижу

Среди моих предсмертных грёз

И мой последний час унижу

До сожаленья и до слёз, —

И в совести упрём родится беспокойный:

Зачем я, счастья недостойный,

Сосуд его к устам горящим приближал?

Зачем не умер я в тоске перегорая?

Зачем у неба похищал

Частицы божеского рая?

И боязливо я взгляну на небеса

И остывающей рукою

С последним трепетом прикрою

Слезами полные глаза.

Юной мечтательнице

Милое созданье! Мечтая,

Веруешь ты в счастье. Каждый шаг

Для тебя – надежда золотая.

Думаешь: вот это будет так,

Это – эдак; думаешь: природа

Заодно с твоим желаньем; ждёшь.

Что часы, где нужно, сбавят хода,

День помедлит, если он хорош;

Ну, куда ему спешить? Догонит

Срок свой после! А уж он и прочь,

И глухая сумрачная ночь,

Как могила, всё в себе хоронит,

И смотря, как набегает тень

На твои слезящиеся очи,

Становлюсь я сам темнее ночи,

И досадно мне, что я – не день:

Я бы медлил, как тебе угодно,

Или шёл скорей уж заодно,

Для меня же это всё равно:

И спешки и медлю я безплодно.

не свожу я глаз с очей твоих,

Слушая твои мечтанья сказки;

Кажется, с устами вместе, глазки

Мне твои рассказывают их;

Кажется, я слушаю глазами,

Понимая этот милый бред

Не умом, но сердцем прошлых лет,

И подчас расхлынулся б слезами.

Но – довольно! Их давно уж нет.

Понимаю этот лепет странный:

Он проникнут негой и огнём;

Понимаю – речь идёт о нём…

Имени не нужно… безымянный!

Он – да, он… кого твой ищет взор

Там и здесь. Все свойства неземные

Ты ему приписываешь… Вздор!

Всё пустое! – За мечты златые,

Может быть, заплатишь ты потом

Горько, существенностию… «Что же?

Не открыть ли истину ей?» – Боже!

Нет! Мне жаль. Пускай хоть райским сном

Насладится! – Нет! – И между прочим

Думаю: храни её, творец!

Что же я такое? – Не отец

Для неё, – однакож и не вотчим,

И не бич. – В развитии этих лет

Над кипучим жизненным истоком

Ощипать очарованья цвет

Ледяным, убийственным уроком!

И урок подействует ли? Нет!

Он её напрасно лишь помучит.

Осени поверит ли весна?

Мне ль учить? – Есть мачеха: она

Жизнию зовётся – та научит;

И кривая голова тогда,

Я рассказ мечтательницы милой

Слушаю, и шопотом: да, да —

Говорю, – а та с растущей силой

Продолжает – дальше, дальше все.

Слышится, как сердце у нее

Разбивает юных персей крепость,

И из уст рассказчицы блажной

Чудная, прекрасная нелепость

Неудержимой катится волной.

К бывшим соученикам (По случаю приезда старого наставника)

В краю, где природа свой лик величавый

Венчает суровым сосновым венцом

И, снегом напудрив столетние дубравы,

Льдом землю грунтует, а небо свинцом;

В краю, где, касаясь творений начала,

Рассевшийся камень, прохваченный мхом,

Торчит над разинутой пастью провала

Оскаленным зубом иль голым ребром,

Где в скучной оправе, во впадине темной,

Средь камней простых и нахмуренных гор,

Сверкает наш яхонт прозрачный, огромной —

Одно из великих, родимых озер;

Где лирой Державин бряцал златострунной,

Где воет Кивача «алмазаная гора»,

Где вызваны громы работы чугунной,

Как молотом божьим, десницей Петра,

Где след свой он врезал меж дубом и сосной,

Когда он Россию плотил и ковал —

Державный наш плотник, кузнец венценосный,

Что в деле творенья творцу помогал.

Там, други, помилости к нам провиденья,

Нам было блаженное детство дано,