Стихотворения, 1823–1836 - [2]

ТЕЛЕГА ЖИЗНИ

Хоть тяжело подчас в ней бремя,

Телега на ходу легка;

Ямщик лихой, седое время,

Везет, не слезет с облучка.

С утра садимся мы в телегу;

Мы рады голову сломать

И, презирая лень и негу,

Кричим: пошел! . . . .

Но в полдень нет уж той отваги;

Порастрясло нас; нам страшней

И косогоры и овраги;

Кричим: полегче, дуралей!

Катит по-прежнему телега;

Под вечер мы привыкли к ней

И, дремля, едем до ночлега -

А время гонит лошадей.

ЖАЛОБА 11

Ваш дед портной, ваш дядя повар,

А вы, вы модный господин, -

Таков об вас народный говор,

И дива нет — не вы один.

Потомку предков благородных,

Увы, никто в моей родне

Не шьет мне даром фраков модных

И не варит обеда мне.

1824

*** 12

1

Недвижный страж дремал на царственном пороге,

Владыка севера13 один в своем чертоге

Безмолвно бодрствовал, и жребии земли

В увенчанной главе стесненные лежали,

Чредою выпадали

И миру тихую неволю в дар несли, -

2

И делу своему владыка сам дивился.

Се благо, думал он, и взор его носился

От Тибровых валов до Вислы и Невы,

От сарскосельских лип14 до башен Гибралтара:

Все молча ждет удара,

Все пало — под ярем склонились все главы.

3

"Свершилось! — молвил он. — Давно ль народы мира

Паденье славили великого кумира,

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

4

Давно ли ветхая Европа свирепела?

Надеждой новою Германия15 кипела,

Шаталась Австрия16, Неаполь восставал,

За Пиренеями давно ль судьбой народа

Уж правила свобода17,

И самовластие лишь север укрывал?18

5

Давно ль — и где же вы, зиждители свободы?

Ну что ж? витийствуйте, ищите прав природы,

Волнуйте, мудрецы, безумную толпу -

Вот Кесарь — где же Брут?19 О грозные витии,

Целуйте жезл России

И вас поправшую железную стопу".

6

Он рек, и некий дух повеял невидимо,

Повеял и затих, и вновь повеял мимо,

Владыку севера мгновенный хлад объял,

На царственный порог вперил, смутясь, он очи -

Раздался бой полночи -

И се внезапный гость в чертог царя предстал20.

7

То был сей чудный муж, посланник провиденья,

Свершитель роковой безвестного веленья,

Сей всадник, перед кем склонилися цари,

Мятежной вольности наследник и убийца21,

Сей хладный кровопийца,

Сей царь, исчезнувший, как сон, как тень зари.

8

Ни тучной праздности ленивые морщины,

Ни поступь тяжкая, ни ранние седины,

Ни пламя бледное нахмуренных очей

Не обличали в нем изгнанного героя,

Мучением покоя

В морях казненного по манию царей.

9

Нет, чудный взор его, живой, неуловимый,

То вдаль затерянный, то вдруг неотразимый,

Как боевой перун, как молния сверкал;

Во цвете здравия и мужества и мощи,

Владыке полунощи

Владыка запада, грозящий, предстоял.

10

Таков он был, когда в равнинах Австерлица

Дружины севера гнала его десница,

И русской в первый раз пред гибелью бежал,

Таков он был, когда с победным договором,

И с миром, и с позором

Пред юным он царем в Тильзите предстоял.

* * *

Все кончено: меж нами связи нет.

В последний раз обняв твои колени,

Произносил я горестные пени.

Все кончено — я слышу твой ответ.

Обманывать себя не стану вновь,

Тебя тоской преследовать не буду,

Прошедшее, быть может, позабуду -

Не для меня сотворена любовь.

Ты молода: душа твоя прекрасна,

И многими любима будешь ты.

ДАВЫДОВУ

Нельзя, мой толстый Аристип:22

Хоть я люблю твои беседы,

Твой милый нрав, твой милый хрип,

Твой вкус и жирные обеды,

Но не могу с тобою плыть

К брегам полуденной Тавриды.

Прошу меня не позабыть,

Любимец Вакха и Киприды!

Когда чахоточный отец

Немного тощей Энеиды23

Пускался в море наконец,

Ему Гораций24, умный льстец,

Прислал торжественную оду,

Где другу Августов певец

Сулил хорошую погоду.

Но льстивых од я не пишу;

Ты не в чахотке, славу богу:

У неба я тебе прошу

Лишь аппетита на дорогу.

ПРОЗЕРПИНА 25

Плещут волны Флегетона,

Своды Тартара дрожат,

Кони бледного Плутона

Быстро к нимфам Пелиона

Из аида бога мчат.

Вдоль пустынного залива

Прозерпина вслед за ним,

Равнодушна и ревнива,

Потекла путем одним.

Пред богинею колена

Робко юноша склонил.

И богиням льстит измена:

Прозерпине смертный мил.

Ада гордая царица

Взором юношу зовет,

Обняла — и колесница

Уж к аиду их несет;

Мчатся, облаком одеты;

Видят вечные луга,

Элизей и томной Леты

Усыпленные брега.

Там бессмертье, там забвенье,

Там утехам нет конца.

Прозерпина в упоенье,

Без порфиры и венца,

Повинуется желаньям,

Предает его лобзаньям

Сокровенные красы,

В сладострастной неге тонет

И молчит, и томно стонет...

Но бегут любви часы;

Плещут волны Флегетона,

Своды тартара дрожат:

Кони бледного Плутона

Быстро мчат его назад.

И Кереры дочь уходит,

И счастливца за собой

Из Элизия выводит

Потаенною тропой;

И счастливец отпирает

Осторожною рукой

Дверь, откуда вылетает

Сновидений ложный рой.

ИЗ ПИСЬМА К ВУЛЬФУ

Здравствуй, Вульф26, приятель мой!

Приезжай сюда зимой,

Да Языкова поэта

Затащи ко мне с собой

Погулять верхом порой,

Пострелять из пистолета.

Лайон27, мой курчавый брат

(Не михайловский приказчик),

Привезет нам, право, клад...

Что? — бутылок полный ящик.

Запируем уж, молчи!

Чудо — жизнь анахорета!

В Троегорском до ночи,

А в Михайловском до света;

Дни любви посвящены,

Ночью царствуют стаканы,

Мы же — то смертельно пьяны

То мертвецки влюблены.