Стихи - [3]

1951

Илья Сельвинский. Избранные произведения.

Библиотека поэта (Большая серия).

Ленинград: Советский писатель, 1972.

* * * >("Не верьте моим фотографиям...")

Не верьте моим фотографиям.

Все фото на свете — ложь.

Да, я не выгляжу графом,

На бурлака непохож.

Но я не безликий мужчина.

Очень прошу вас учесть:

У меня, например, морщины,

Слава те господи, есть;

Тени — то мягче, то резче.

Впадина, угол, изгиб,

А тут от немыслимой ретуши

В лице не видно ни зги.

Такой фальшивой открытки

Приятелю не пошлешь.

Но разве не так же в критике

Встречается фотоложь?

Годами не вижу счастья,

Как будто бы проклят роком!

А мне иногда ненароком

И правду сказать случается,

А я человек с теплынью.

Но критик,

          на руку шибкий,

Ведет и ведет свою линию:

"Ошибки, ошибки, ошибки..."

В стихах я решаю темы

Не кистью, а мастихином,

В статьях же выгляжу схемой

Наперекор стихиям:

Глаза отливают гравием,

Промахов гул нестихаем...

Не верьте моим фотографиям:

Верьте моим стихам!

1953

Илья Сельвинский. Избранные произведения.

Библиотека поэта (Большая серия).

Ленинград: Советский писатель, 1972.

* * * >("Не я выбираю читателя. Он...")

Предоставьте педагогику педагогам.

Ленин 

Не я выбираю читателя. Он.

Он достает меня с полки.

Оттого у соседа тираж — миллион.

У меня ж одинокие, как волки.

Однако не стану я, лебезя,

Обходиться сотней словечек,

Ниже писать, чем умеешь, нельзя

Это не в силах человечьих.

А впрочем, говоря кстати,

К чему нам стиль "вот такой нижины"?

Какому ничтожеству нужен читатель,

Которому

            стихи

                      не нужны?

И всё же немало я сил затратил,

Чтоб стать доступным сердцу, как стон.

Но только и ты поработай, читатель:

Тоннель-то роется с двух сторон.

1954

Илья Сельвинский. Избранные произведения.

Библиотека поэта (Большая серия).

Ленинград: Советский писатель, 1972.

Из дневника

Да, молодость прошла. Хоть я весной

Люблю бродить по лужам средь березок,

Чтобы увидеть, как зеленым дымом

Выстреливает молодая почка,

Но тут же слышу в собственном боку,

Как собственная почка, торжествуя,

Стреляет прямо в сердце...

Я креплюсь.

Еще могу подтрунивать над болью;

Еще люблю, беседуя с врачами,

Шутить, что "кто-то камень положил

В мою протянутую печень", — всё же

Я знаю: это старость. Что поделать?

Бывало, по-бирючьи голодал,

В тюрьме сидел, был в чумном карантине,

Тонул в реке Камчатке и тонул

У льдины в Ледовитом океане,

Фашистами подранен и контужен,

А критиками заживо зарыт,

Чего еще? Откуда быть мне юным?

Остался, правда, у меня задор

За письменным столом, когда дымок

Курится из чернильницы моей,

Как из вулканной сопки. Даже больше:

В дискуссиях о трехэтажной рифме

Еще могу я тряхануть плечом

И разом повалить цыплячьи роты

Высокочтимых оппонентов — но...

Но в Арктику я больше не ходок.

Я столько видел, пережил, продумал,

О стольком я еще не написал,

Не облегчил души, не отрыдался,

Что новые сокровища событий

Меня страшат, как солнечный удар!

Ну и к тому же сердце...

                                     Но сегодня,

Раскрывши поутру свою газету,

Я прочитал воззванье к молодежи:

"ТОВАРИЩИ, НА ЦЕЛИНУ!

                                    ОСВОИМ

ТРИНАДЦАТЬ МИЛЛИОНОВ ГА СТЕПЕЙ

ЗАВОЛЖЬЯ, КАЗАХСТАНА И АЛТАЯ!"

Тринадцать миллионов... Что за цифра!

Какая даль за нею! Может быть,

Испания? Нет, больше! Вся Канада!

Тринадцать... М?

                          И вновь заныли раны,

По старой памяти просясь на фронт.

Пахнуло ветром Арктики! Что делать?

Гм... Успокоиться, во-первых. Вспомнить,

Что это ведь воззванье к молодежи,

А я? Моя-то молодость тово...

Я грубо в горсть ухватываю печень.

Черт... ни малейшей боли. Я за почки:

Дубасю кулаками по закоркам —

Но хоть бы что! Молчат себе. А сердце?

Тут входит оживленная жена:

"Какая новость! Слышал?"

                                 — "Да. Ужасно.

Прожить полвека, так желать покоя

И вдруг опять укладывать в рюкзак

Свое солдатство. А?"

                                 — "Не понимаю".

— "А что тут, собственно, не понимать?

Ну, еду... Ну, туда, бишь... в это... как там?

(Я сунул пальцем в карту наугад.)

Пишите, дорогие, в этот город!

Зовется он, как видите, "Кок...", "Кок..."

(Что за петушье имя?) "Кокчетав".

Вот именно. Туда. Вопросы будут?"

1954

Илья Сельвинский. Избранные произведения.

Библиотека поэта (Большая серия).

Ленинград: Советский писатель, 1972.

Кокчетав

Республику свою мы знаем плохо.

Кто, например, слыхал про Кокчетав?

А в нем сейчас дыхание пролога!

Внимательно газету прочитав,

Вы можете немало подивиться:

И здесь его название... И вот.

Оно уже вошло в передовицы

И, может быть, в историю войдет.

Здесь травка, словно тронутая хной,

Асфальт приподымает над собою,

Здесь грязи отливают синевою:

Копнешь — и задымится перегной;

Всё реже тут известнячок да глинка,

И хоть в кафе пиликают "тустеп",

Отсюда

         начинается

                    глубинка,

Великая

         нехоженая

                    степь.

Что знали мы о степях? Даль, безбрежье,

Ковыль уснувший, сонные орлы,

Легенда неподвижная забрезжит

Из марева такой дремотной мглы...

Про сон степной, Азовщину проехав,

Пленительно писал когда-то Чехов;

Исколесив казачий Дон и Сал,

Про ту же дрему Шолохов писал, —

А степь от беркута до краснотала

Неистовою жилкой трепетала!