Стихи остаются в строю - [10]

Разбиты восемь движущихся точек.

Осталось две, они еще палят.

В предсмертной злобе раненый наводчик

Шлет свой последний яростный снаряд.

А в это время где-нибудь в Сибири,

Быть может, на краю материка,

В просторной и натопленной квартире

Ласкает сына нежная рука.

Вихрастый и взъерошенный мальчишка,

Ему совсем не хочется в постель,

Пред ним до дыр зачитанная книжка

И корабля картонная модель.

Уже двенадцать. Передана сводка,

А он не спит. И в шуме у крыльца

Ему все время слышится походка

На вахту заступившего отца.

И видит он клокочущее море

И слышит рядом плачущую мать,

А женщина, суровая от горя,

Все думает: сказать иль не сказать?..

И сдерживает, пряча телеграмму,

Рыданья, в горле вставшие комком…

— Усни, сынок! — А он твердит упрямо,

Как все мальчишки: — Буду моряком!..

1940

Григорий Кац

Курганы

В привольной степи за Полтавой,

В зеленом и жарком краю,

Спивают высокие Травы

Старинную песню свою.

Склонилась плакучая ива

Над тонкою ряской речной,

Курганы стоят молчаливо,

Полынной дыша тишиной.

Пусть утро играет над ними,

Вечерние зори горят, —

Сверкая главами седыми,

Безмолвно курганы стоят.

Положен в могилу степную,

Кто, смертных не ведая мук,

Вдруг падал на землю родную,

Не выронив сабли из рук.

Какой уже век ими прожит?

Безвестным могилам — почет.

И птица летит, и прохожий,

С дороги свернув, подойдет.

Он шапку снимает при встрече,

Завидя высоты вдали,

Кургану он сыплет на плечи

Две полные горсти земли…

А свадьба степною дорогой

Летит, бубенцами звеня, —

Внезапно и трезво и строго

Сваты остановят коня.

И шутка уже неуместна,

И песни в сторонку ушли.

Бросают жених и невеста

Две полные горсти земли…

Так, всадник промчится ли мимо,

Иль мать со слезами пройдет,

Иль об руку хлопец с любимой, —

Курган все растет и растет.

«Мчит на север состав по полям…»

Мчит на север состав по полям,

А за ним — торопливым шагом

Весна со снежком пополам,

Залегающим по оврагам.

Ветер в тамбур неслышно проник

С местожительства — Лозовая.

Улыбаясь, поет проводник,

Полустанки из тьмы вызывая.

Голубой огонь наших звезд

Долетает, в пути не сгорая.

Приблизительно триста верст

До улыбки твоей, дорогая.

День

Выходят звезды. Безвозвратно прожит

Горячих поисков, больших свершений день.

Ночь вырастает — словно время тоже

Широкую отбрасывает тень.

Как сохранить в себе неповторимый

Твой образ от начала до конца,

И даже этот пролетевший мимо

Степной и горький запах чабреца?..

Павел Коган

«Есть в наших днях такая точность…»

Есть в наших днях такая точность,

Что мальчики иных веков,

Наверно, будут плакать ночью

О времени большевиков.

И будут жаловаться милым,

Что не родились в те года,

Когда звенела и дымилась,

На берег рухнувши, вода.

Они нас выдумают снова —

Косая сажень, твердый шаг —

И верную найдут основу,

Но не сумеют так дышать,

Как мы дышали, как дружили,

Как жили мы, как впопыхах

Плохие песни мы сложили

О поразительных делах.

Мы были всякими, любыми,

Не очень умными подчас.

Мы наших девушек любили,

Ревнуя, мучась, горячась.

Мы были всякими. Но, мучась,

Мы понимали: в наши дни

Нам выпала такая участь,

Что пусть завидуют они.

Они нас выдумают мудрых.

Мы будем строги и прямы,

Они прикрасят и припудрят,

И все-таки

   пробьемся мы!

… … … … … … … … … … …

И пусть я покажусь им узким

И их всесветность оскорблю,

Я — патриот, я воздух русский,

Я землю русскую люблю,

Я верю, что нигде на свете

Второй такой не отыскать,

Чтоб так пахнуло на рассвете,

Чтоб дымный ветер на песках…

И где еще найдешь такие

Березы, как в моем краю!

Я б сдох, как пес, от ностальгии[2]

В любом кокосовом раю.

1940

Ракета

Открылась бездна, звезд полна,

Звездам числа нет, бездне дна.

Ломоносов

Трехлетний

   вдумчивый человечек,

Обдумать миры

   подошедший к окну,

На небо глядит —

   и думает Млечный

Большой Медведицей зачерпнуть.

…Сухое тепло торопливых пожатий,

И песня,

Старинная песня навзрыд,

И междупланетный

Вагоновожатый

Рычаг переводит

На медленный взрыв.

А миг остановится,

Медленной ниткой

Он перекрутится у лица.

Удар!

И ракета рванулась к зениту.

Чтоб маленькой звездочкой замерцать.

И мир,

Полушарьем известный с пеленок,

Начнет расширяться,

Свистя и крутясь,

Пока,

Расстоянием опаленный,

Водитель зажмурится,

Отворотясь.

И тронет рычаг.

И, почти задыхаясь,

Увидит, как падает, дымясь,

Игрушечным мячиком

Брошенный в хаос

Чудовищно преувеличенный мяч.

И вечность

Космической бессонницей

У губ,

У глаз его

Сходит на нет,

И медленно

Проплывают солнца,

Чужие солнца чужих планет.

Так вот она — мера людской тревоги,

И одиночества,

И тоски.

Сквозь вечность кинутые дороги,

Сквозь время брошенные мостки.

Во имя юности нашей суровой,

Во имя планеты, которую мы

У мори отбили,

Отбили у крови,

Отбили у тупости и зимы,

Во имя войны сорок пятого года,

Во имя чекистской породы,

   Во и! —

— мя!

Принявших твердь и воду.

Смерть. Холод.

Бессонницу и бои.

А мальчик мужает…

   Полночью давней

Гудки проплывают у самых застав.

Крылатые вслед

   разлетаются ставни.

Идет за мечтой,

   на дому не застав.

И, может, ему

   опаляя ресницы,

Такое придет

   и заглянет в мечту,

Такое прядет

   и такое приснится…

Что строчку на Марсе его перечтут.

А Марс заливает полнебосклона.

Идет тишина, свистя и рыча,

Водитель еще раз проверит баллоны

И медленно

Переведет рычаг.

Стремительный сплав мечты и теорий,

Во всех телескопах земных отблистав,