Стихи - [3]

И вою, и реву, томимый жаждой лев!

Врезаюсь в небосвод, где звездная дорога,

Где Бесконечность льет кипящим серебром,

И завершу полет у стоп пресветлых Бога

Из катапульты ввысь заброшенным ядром.

Люблю я красный цвет! Пусть гостия заката

Рассеет скуку мне, сожжет печаль дотла…

Но в миг, когда душа беспамятством крылата,

Шарлотта, мой цветок! Она бела, бела…

Леса-да-Палмейра, 1886

Мальчик и юноша

Жасмина ветвь, навек — душиста и бела,

Осталась в прошлом, там, в немеркнущей долине.

Вы, над моей судьбой простершие крыла,

Голубки детства, где я отыщу вас ныне?

Я думал: вечен день, не одолеет мгла

Слоновой кости блеск от башни в ясной сини.

Фантазия моя в той башне берегла

Плененный лунный блик и все мои святыни.

Но птицы детства прочь умчались от земли,

Растаяли вдали, как золотые склоны,

И лунные лучи из башни утекли…

Напрасно я кричу голубкам белым вслед,

Летят ко мне назад на крыльях ветра стоны:

Их больше нет, сеньор! Голубок больше нет!

Леса-да-Палмейра, 1885

Под влиянием луны

Вновь осень. Воды дальние горят:

То солнца бриг пылает, умирая.

О, вечера, что таинства творят,

Что вдохновеньем полнятся до края.

Дороги, как вода, вдали блестят,

Текут они, как реки в лунном свете,

А рек сереброструйный стройный лад,

Как будто трасс причудливые сети.

И черных тополей трепещет ряд:

Шаль просят, чтоб согреться, у прохожих.

А трясогузки так пищат, пищат!

Справляя свадьбы в гнездышках пригожих.

Как благовонье, мелкий дождь душист,

Так сладко ртом его ловить левкою!

Невеста-деревце под ветра свист

Роняет флердоранж, взмахнув рукою.

Залетный дождик — гость из дальних стран,

Давно безводье землю истощает.

Гремит с амвона падре Океан:

О пользе слез Луне он возвещает.

Луна, в чей плен так сладостно попасть!

Луна, чьи фазы помнят при посеве!

На океан твоя простерта власть,

На женщин, тех, что носят плод во чреве.

Магичен в полнолунье твой восход

Твой ореол — Поэзии потоки,

Их, кажется, струит небесный свод:

Смочи перо — и сами льются строки…

Октябрьским вечером придет Луна,

Сменить волшебным свет бесстрастный Феба.

Изящества и прелести полна[5],

Монашка вечная ночного неба.

Порту, 1886

Бедная чахоточная

Когда я вижу, как она проходит,

Худа, бледна, на мертвую походит,

Идёт на пляж за морем наблюдать, —

Ах, сердце стонет звоном колокольным,

Угрюмым звоном, точно над покойным:

Ее судьбу нетрудно угадать.

Как лист легка, как веточка сухая,

На небо смотрит, изредка вздыхая:

Снует там чаек острокрылых рать.

Зрачки ее — малиновки немые,

Они бы в небо с ликованьем взмыли,

Да крылья не придется испытать.

В молочно-белых платье и берете —

Сгущенный лунный свет в том силуэте —

Как издали ее изящна стать!

На пляже видя белую фигуру,

Все кумушки завидуют ей сдуру:

«Невеста! Повезут ее венчать!»

Собака — компаньон ее печальный,

Собаке предстоит и в путь прощальный

За ней идти, и ждать ее, и звать…

В глаза с тоской ей смотрит: «Не исчезни!»,

Под кашель, частый при ее болезни,

Пес сразу начинает завывать.

И с горничной — что толку в той особе? —

Среди детей у моря сядут обе,

Там, где синей и чище моря гладь.

Дед Океан, в глаза ей робко глядя,

Льняной свой ус рукой дрожащей гладя,

Беседу с ней стремится поддержать

Об ангелах, каких во снах видала,

О том, из-за кого она страдала…

Волна прильнет и убегает вспять,

И сердце разрывается от горя,

Когда услышу нежный шепот моря:

«Излечишься, лишь надо подождать…»

Излечишься? Напрасные надежды!

О, падре, умасти ее одежды:

Тебе ее придется отпевать.

И тело ангела истлеет в яме,

Так рок судил — любимой быть червями,

Никем другим любимой не бывать.

Излечишься? Болезнь ей тело гложет…

Поверить в исцеление не может,

Ах, если б хоть на время забывать!

Но кашель сух, в нем столько острой муки,

Стук молотков мерещится мне в звуке,

Как будто гроб явились забивать.

Излечишься? А нос ее в то лето

Стал заостряться: верная примета…

И с ужасом на это смотрит мать.

Сухие пальчики, как веретенца…

Мать бедная, ей не поможет солнце,

Смотри! Октябрь, дни стали убывать…

Леса-да-Палмейра, 1889

Сонеты

1.

В былые дни перо свое кровавил,

Покуда жар от углей не угас,

Искал в открытой ране, против правил,

Свои чернила для чеканных фраз.

Вот так я свой молитвенник составил,

О жизни свой бесхитростный рассказ,

Я в нем был прям, ни в чем я не слукавил —

И, может быть, он растревожит вас.

Молитесь по нему, и вы сполна

Поймете жизнь: нет муки окаянней,

Когда она иллюзий лишена.

О, юноша, земляк, ни ожиданий,

Ни светлых грез — знай: эта жизнь — одна

Страстная пятница твоих страданий!

Коимбра, 1889

2.

В четыре лампы светом осиянный

В том королевстве бурь и диких скал

Поэт родился, гость он был желанный,

Но лучше б к свету он не привыкал.

И верой и мечтою обуянный,

Он начал жить, он красоты алкал,

Но вероломства натиск постоянный

Страшнее, чем ножа в ночи оскал.

Разочарованному — все едино:

Пусть тех бойцов прямой потомок я,

За солнцем плывших сквозь шторма, ненастья,

Что родина мне, смена властелина?

Будь Карлуш[6], будь рыбак Жозе… Друзья,

Родиться в Португалии — несчастье!

Коимбра, 1889