Стихи - [14]

Павлины

Павы ходили, перья ронили,

а за павами красная Панна,

Панна Марыя перье зберала,

веночек вила.

(Стих пинских калик перехожих)

Видели мы, нищие, как Мария Дева

проходила мимо округлого дворца;

словно отголосок нездешнего напева,

веяло сиянье от тонкого лица.

Облаков полдневных, бесшумно-своенравных

в синеве глубокой дробилось серебро.

Из-под пальмы выплыли три павлина плавных

и роняли перья, и каждое перо, —

то в тени блестящее, то — на солнце сонном

легкое зеленое, с бархатным глазком,

темною лазурью волшебно окаймленным,

падало на мрамор изогнутым цветком.

Видели мы, нищие, как с улыбкой чудной

Дева несравненная перья подняла

и венок мерцающий, синий, изумрудный,

для Христа ребенка в раздумий сплела.

2 августа 1920

В раю

Здравствуй, смерть! — и спутник крылатый,

объясняя, в рай уведет,

но внезапно зеленый, зубчатый,

нежный лес предо мною мелькнет.

И немой, в лучистой одежде,

я рванусь и в чаще найду

прежний дом мой земной, и, как прежде,

дверь заплачет, когда я войду.

Одуванчик тучки апрельской

в голубом окошке моем,

да диван из березы карельской,

да семья мотыльков под стеклом.

Буду снова земным поэтом:

на столе открыта тетрадь…

Если Богу расскажут об этом,

Он не станет меня укорять.

13 августа 1920

* * *

Мерцательные тикают пружинки,

и осыпаются календари.

Кружатся то стрекозы, то снежинки,

и от зари недолго до зари.

Но в темном переулке жизни милой,

как в городке на берегу морском,

есть некий гул; он дышит смутной силой,

он ширится; он с детства мне знаком.

И ночью перезвоном волн да кликом

струн, дальних струн, неисчислимых струн,

взволнован мрак, и в трепете великом

встаю на зов, доверчив, светел, юн…

Как чувствуешь чужой души участье,

я чувствую, что ночи звезд полны,

а жизнь летит, горит, и гаснет счастье,

и от весны недолго до весны.

14 августа 1920

* В С.: "14. 8. 21."

Лес

Дорога в темноте печалится лесная,

о давних путниках как будто вспоминая,

о бледном беглеце, о девушке хромой…

Улыбка вечера над низкой бахромой

туманно-гладких туч алеет сквозь ольшаник.

Иди себе да пой, упорный Божий странник,

к тебе навстречу ночь медлительно летит.

Все глуше под листвой дорога шелестит,

истлевшую красу вбирая все покорней,

и всюду расползлись уродливые корни,

как мысли черные чудовищной души.

Лес жаден, ночь слепа, ночлег далек, спеши.

Чу… ветер или зверь? не ведаешь… То справа,

в тумане меж стволов, пустынно-величава,

распустится луна, то слева из листвы

тропинка выбежит, и жуткий гук совы

проснется в глубине, как всплеск на дне колодца.

Порою же мелькнут над отблеском болотца

семь-восемь сосенок причудливой чредой;

в луче ты различишь цветов пушок седой

да ягоды глухой дремотной голубицы.

Пройдешь, заденешь ветвь, и плач незримой птицы

вновь скатится, замрет, и длительный двойник

ответит издали…

Да, сказочен твой лик,

да, чуден ропот твой, о хмурый, о родимый.

Под тучами листвы звучат неутомимо

от вешних сумерек до пасмурной зари

лесные голоса. Поди же разбери,

что клич разбойничий, что посвист соловьиный.

Все отзвуки земли слились в напев единый,

и ветер мечется, и, ужаса полна,

под каждой веткою свивается луна.

Так ночью бредит лес величественно-черный,

и лютый, и родной… О путник, ты упорной

да ровной поступью, да с песнями иди,

пока в нечаянном просвете впереди

не развернется даль полей — еще лиловых

в тот свежий, юный день. О странствиях суровых

тогда забудешь ты. За полем вспыхнет день

на крышах, имена оврагов, деревень

чирикнут в памяти, простые, дорогие…

И это вещий путь. И это ты — Россия.

Возвращение

Я всем вам говорю, о странники! — нежданный

глубокий благовест прольется над туманной

землей, и, полный птиц, волнистый встанет лес,

черемухой пахнет из влажного оврага,

и ветру вешнему неведомый бродяга

ответит радостно "воистину воскрес".

В полях, на площадях, в толпе иноплеменной,

на палубе, где пыль толпы неугомонной

бессонного кропит, — да, где бы ни был он, —

как тот, кто средь пустой беседы вдруг приметит

любимый лик в окне — так встанет он и встретит

свой день, свет ласковый и свежий, свет и звон.

И будет радостно и страшно возвращенье.

Могилы голые найдем мы — разрушенье,

неузнаваемы дороги, — все смела

гроза глумливая, пустынен край, печален…

О чудо. Средь глухих, дымящихся развалин,

раскрывшись, радуга пугливая легла.

И строить мы начнем, и сердце будет строго,

и ясен будет ум… Да, мучились мы много,

нас обнимала ночь, как плачущая мать,

и зори над землей печальные лучились, —

и в дальних городах мы, странники, учились

отчизну чистую любить и понимать.

22 октября 1920

Поэт

Он знал: отрада и тревога

и все, что зримо на земле —

все только бред и прихоть Бога,

туман дыханья на стекле!

Но от забвенья до забвенья

ему был мир безмерно мил,

и зной бессменный вдохновенья

звуковаятеля томил.

На крыльях чудного недуга

летя вдоль будничных дорог,

дружил он с многими, но друга

иметь он, огненный, не мог!

И в час сладчайший, час напрасный,

коснувшись бледных тайн твоих,

в долине лилий сладострастной

он лишь сорвал душистый стих!

Осень

Вот листопад. Бесплотным перезвоном

сад окроплен. Свод легок и высок.

Клен отдает со вздохом и поклоном

последний свой узорный образок.

И на листе огнистый ангел вышит,

и радужна меж грядок борозда,

и у крыльца стеклянного чуть дышит