Стихи - [7]

как в оперетте Кальмана. И пары

кружились, и гавайские гитары

нам пели, и хохляцкие цимбалы,

и вот в венке Галинка подошла,

сказала, что не нужен ей мужчина

другой, что краше хлопца не знайшла,

брат Жора в сапогах и свитке синей

плясал гопак, веселый казачина,

с Марущаком. И сена аромат

от Гали исходил, босые ножки

притопывали, розовый мускат

мы пили с ней, и деревянной ложкой

вареники мы ели. Через сад

на сеновал мы пробежали с Галей.

Танцовщицы арабские плясали

и извивались будто змеи, счесть

алмазов, и рубинов, и сапфиров

мы не могли, и лейтенант Шафиров

в чалме зеленой предложил присесть,

отведать винограда и шербета,

и соловей стонал над розой где-то,

рахат-лукум, халву и пастилу,

сгущенку и портвейн «Букет Прикумья»

вкушали мы с мороженым из ГУМа,

и нам служил полунагой зулус

с блестящим ятаганом, Зульфия

ко мне припала телом благовонным,

сплетались руки, страсти не тая,

и теплый ветер пробежал по кронам

под звон зурны, и легкая чадра

спадала, и легчайшие шальвары

спускались, и разматывалось сари,

японка улыбалась и звала,

прикрыв рукою треугольник темный,

и море набегало на песок

сияющего брега, и огромный

янтарный скорпион лежал у ног,

магические чары расточая…

Какие-то арапы, самураи

верхом промчались. Леда проплыла

в одежде стройотрядовской, туда же

промчался лебедь. Тихо подошла

отрядная вожатая Наташа

и, показав мне глупости, ушла

за КПП. И загорали жены

командного состава без всего,

но тут раздались тягостные стоны —

как бурлаки на Волге, бечевой

шли старики, влача в лазури сонной

трирему, и на палубе злаченой

в толпе рабынь с пантерою ручной

плыла Она в сверкающей короне

на черных волосах! Над головой

два голубя порхали, и в поклоне

все замерли, и в звонкой тишине

с улыбкой на устах бесстыдно-алых

Элеонора шла зеркальным залом,

шла медленно, и шла она ко мне!

И черные ажурные чулки,

и тяжкие запястья, и бюстгальтер

кроваво-золотой, и каблуки

высокие! Гонконговские карты,

мной виденные как-то раз в купе,

ожившие, ее сопровождали,

и все тянулось к Ней в немой мольбе!

Но шла Она ко мне! И зазвучали

томительные скрипки, лепестки

пионов темных падали в фонтаны

медлительно. И черные очки

Она сняла, приблизившись. И странным,

нездешним светом хищные зрачки

сияли, и одежды ниспадали,

и ноготки накрашенные сжали

50

мне… В общем, Лена, двадцать лет

мне было. И, проснувшись до подъема,

я плакал от стыда. И мой сосед

Дроздов храпел. И никакого брома

не содержали, Лена, ни обед,

ни завтрак и ни ужин. Вовсе нет.

IX ЭКЛОГА

Мой друг, мой нежный друг, зарывшись с головою

в пунцовых лепестках гудит дремучий шмель.

И дождь слепой пройдет над пышною ботвою,

в террасу проскользнет сквозь шиферную щель,

и капнет на стихи, на желтые страницы

Эжена де Кюсти, на огурцы в цвету.

И жесть раскалена, и кожа золотится,

анисовка уже теряет кислоту.

А раскладушки холст все сохраняет влажность

ушедшего дождя и спину холодит.

И пение цикад, и твой бюстгальтер пляжный,

и сонных кур возня, и пенье аонид.

Сюда, мой друг, сюда! Ты знаешь край, где вишня

объедена дроздом, где стрекот и покой,

и киснет молоко, мой ангел, и облыжно

благословляет всех зеленокудрый зной.

Зеленокудрый фавн, безмозглый, синеглазый,

капустницы крыла и Хлои белизна.

В сарае темном пыль, и ржавчина, и грязный

твой плюшевый медведь, и лирная струна

поет себе, поет. Мой нежный друг, мой глупый,

нам некуда идти. Уж огурцы в цвету.

Гармошка на крыльце, твои сухие губы,

веснушки на носу, улыбки на лету.

Но, ангел мой, замри, закрой глаза. Клубнику

последнюю уже прими в ладонь свою,

александрийский стих из стародавней книги,

французскую печаль, летейскую струю

тягучую, как мед, прохладную, как щавель,

хорошую, как ты, как огурцы в цвету.

И говорок дриад, и купидон картавый,

соседа-фавна внук в полуденном саду.

Нам некуда идти. Мы знаем край, мы знаем,

как лук порей красив, как шмель нетороплив,

как зной смежил глаза и цацкается с нами,

как заросла вода под сенью старых ив.

И некуда идти. И незачем. Прекрасный,

мой нежный друг, сюда! Взгляни – лягушка тут

зеленая сидит под георгином красным.

И пусть себе сидит. А нам пора на пруд.

Конец

сантименты 1989

Лене Борисовой

ВМЕСТО ЭПИГРАФА

Из Джона Шейда

Когда, открыв глаза, ты сразу их зажмуришь

от блеска зелени в распахнутом окне,

от пенья этих птиц, от этого июля, —

не стыдно ли тебе? Не страшно ли тебе?

Когда сквозь синих туч на воды упадает

косой последний луч в осенней тишине,

и льется по волне, и долго остывает, —

не страшно ли тебе? Не стыдно ли тебе?

Когда летящий снег из мрака возникает

в лучах случайных фар, скользнувших по стене,

и пропадает вновь, и вновь бесшумно тает

на девичьей щеке, – не страшно ли тебе?

Не страшно ли тебе, не стыдно ль – по асфальту

когда вода течет, чернеет по весне,

и в лужах облака, и солнце лижет парту

четвертой четверти, – не стыдно ли тебе?

Я не могу сказать, о чем я, я не знаю…

Так просто, ерунда. Все глупости одне…

Такая красота, и тишина такая…

Не страшно ли, скажи? Не стыдно ли тебе?

МИШЕ АЙЗЕНБЕРГУ Эпистола о стихотворстве

Все произведения мировой литературы я делю на разрешенные и написанные без разрешения. Первые – это мразь, вторые – ворованный воздух. Писателям, которые пишут заведомо разрешенные вещи, я хочу плевать в лицо, хочу бить их палкой по голове…