Стихи из книги "Советские поэты, павшие на Великой Отечественной Войне" - [2]

Над речной осокой.

Щорса цепи боевые

Держат фронт широкий.

Над хатами тучи дыма

Смертельной отравы,

Меж бойцами молодыми

Побурели травы.

За спиною батальона

Белошицка хаты,

Где в заре огнистой тонут

Тополи крылаты.

Крайний тополь в зорях ярых

По грудь утопает…

Из-за дыма, из-за яра

Банда наступает.

Загустело небо хмурью,

Ветер всполошился…

Пулеметчики Петлюры

Строчат Белошицы.

За кустом, где листьев ворох,

Щорс приникнул к "цейсу",

Больно руки жгут затворы

У красноармейцев.

Шевеля со злобой просо,

Пули ближе рылись…

Пулеметчик вражий косит,

Из окопа вылез.

Туч лохматая папаха,

Где лесок простерся…

Кровью вышита рубаха

Командира Щорса.

Дыма горькая отрава,

Ветер опаленный…

Щорс лежит на красных травах,

Будто на знаменах.

Поднята порывом мести

Штурмовая лава!

Имя Щорса звало песней

И в глазах пылало.

И пошли бойцы за песней,

Щорсовы герои,

Шли, смыкаясь строем тесным

В пулеметном вое,

По росистому болоту,

Сквозь огонь проклятый…

Захлебнулись пулеметы —

Петлюровцы смяты!

Поскакали сквозь туманы

До Польши бандиты…

На задымленной поляне

Щорс лежит убитый.

Грустный тополь наклонился

Со знаменем вместе,

Под которым Щорс рубился

За Родину-песню….

...Это имя в бой водило,

Этот зов не стерся —

Смелый голос командира

Николая Щорса!

КРАСНЫЙ СТЯГ

Когда я пришел, призываясь, в казарму,

Товарищ на белой стене показал

Красное знамя — от командарма,

Которое бросилось бронзой в глаза.

Простреленный стяг из багрового шелка

Нам веет степными ветрами в лицо…

Мы им покрывали в тоске, замолкнув,

Упавших на острые камни бойцов…

Бывало, быть может, с древка он снимался,

И прятал боец у себя на груди

Горячий штандарт… Но опять он взвивался

Над шедшею цепью в штыки,

                                        впереди!

И он, как костер, согревает рабочих,

Как было в повторности спасских атак…

О, дни штурмовые, студеные ночи,

Когда замерзает дыханье у рта!

И он зашумит!.. Зашумит — разовьется

Над самым последним из наших боев!

Он заревом над землей разольется,

Он — жизнь, и родная земля, и любовь!

1939

* * *

Самое страшное в мире —

Это быть успокоенным.

Славлю Котовского разум,

Который за час перед казнью

Тело свое граненое

Японской гимнастикой мучил.

Самое страшное в мире —

Это быть успокоенным.

Славлю мальчишек смелых,

Которые в чужом городе

Пишут поэмы под утро,

Запивая водой ломозубой,

Закусывая синим дымом.

Самое страшное в мире —

Это быть успокоенным.

Славлю солдат революции,

Мечтающих над строфою,

Распиливающих деревья,

Падающих на пулемет!

Октябрь 1939

БУДНИ

Мы стоим с тобою у окна,

Смотрим мы на город предрассветный.

Улица в снегу, как сон, мутна,

Но в снегу мы видим взгляд ответный.

Этот взгляд немеркнущих огней

Города, лежащего под нами,

Он живет и ночью, как ручей,

Что течет, невидимый, под льдами.

Думаю о дне, что к нам плывет

От востока, по маршруту станций.

Принесет на крыльях самолет

Новый день, как снег на крыльев глянце.

Наши будни не возьмет пыльца.

Наши будни — это только дневка,

Чтоб в бою похолодеть сердцам,

Чтоб в бою нагрелися винтовки.

Чтоб десант повис орлом степей,

Чтоб героем стал товарищ каждый,

Чтобы мир стал больше и синей,

Чтоб была на песни больше жажда.

1939?

ХЛЕБНИКОВ В 1921 ГОДУ

В глубине Украины,

На заброшенной станции,

Потерявшей название от немецкого снаряда,

Возле умершей матери — черной и длинной —

Окоченевала девочка

У колючей ограды.

В привокзальном сквере лежали трупы;

Она ела веточки и цветы,

И в глазах ее, тоненьких и глупых,

Возник бродяга из темноты.

В золу от костра,

Розовую, даже голубую,

Где сдваивались красные червячки,

Из серой тюремной наволочки

Он вытряхнул бумаг охапку тугую.

А когда девочка прижалась

К овалу

Теплого света

И начала спать,

Человек ушел — привычно устало,

А огонь стихи начинал листать.

Но он, просвистанный, словно пулями роща,

Белыми посаженный в сумасшедший дом,

Сжигал

Свои

Марсианские

Очи,

Как сжег для ребенка свой лучший том.

Зрачки запавшие.

Так медведи

В берлогу вжимаются до поры,

Чтобы затравленными

Напоследок

Пойти на рогатины и топоры.

Как своего достоинства версию,

Смешок мещанский

Он взглядом ловил,

Одетый в мешок

С тремя отверстиями:

Для прозрачных рук и для головы.

Его лицо, как бы кубистом высеченное:

Углы косые скул,

Глаза насквозь,

Темь

Наполняла въямины,

Под крышею волос

Излучалась мысль в года двухтысячные.

Бездомная,

     бесхлебная,

          бесплодная

Судьба

  (Поскольку рецензентам верить) —

Вот

Эти строчки,

Что обменяны на голод,

Бессонницу рассветов — и

На смерть:

  (Следует любое стихотворение Хлебникова)

Апрель 1940

ДУЭЛЬ

Вороны каркали, и гаркали грачи,

Березы над весною, как врачи

В халатах узких. Пульс ручьев стучит.

Как у щенка чумного.

Закричи,

Февраль! И перекрестные лучи

Пронзят тебя. И мукам той ночи —

Над каждой строчкой бейся, — но учись…

. . . . . . . . .

Каждая строчка — это дуэль, —

Площадка отмерена точно.

И строчка на строчку — шинель на шинель,

И скресты двух шпаг — рифмы строчек.

И если верх — такая мысль,

За которую сжегся Коперник,

Ты не сможешь забыть, пусть в бреду приснись,

Пусть пиши без бумаги и перьев.

Май 1940?

ДОСЛОВНАЯ РОДОСЛОВНАЯ

Как в строгой анкете —

Скажу не таясь —

Начинается самое

Такое:

Мое родословное древо другое —

Я темнейший грузинский

Князь.

Как в Коране —

Книге дворянских деревьев —

Предначертаны

Чешуйчатые имена,